Карен Хокинс: Светские скандалы

Вы красивее всех цветов мира. Потанцуете со мной.

— Максимилиан…

— Прошу всего лишь о танце. — Лорд Хэлферст решительно повел даму в центр зала. Опыт показывал, что ответ, начинавшийся с обращения по имени, не сулил ничего хорошего. Кроме того, маркиз понял, что если немедленно не заключит любимую в объятия, то умрет на месте.

Должно быть, леди Бишоп испытывала похожие чувства, потому что глубоко вздохнула и кивнула с явным облегчением:

— Хорошо. Один танец.

— Два танца, — возразил Максимилиан. — Этот ведь уже начался.

— Нельзя танцевать с одним кавалером два танца подряд.

— Кто обратит внимание? К тому же мы обручены.

И вот наступил миг блаженства. Лорд Хэлферст обнял партнершу настолько крепко и откровенно, насколько позволяли приличия и она сама. Его даже не раздражала необходимость постоянно оглядываться и маневрировать, чтобы не столкнуться с Рейсом Пемберли в паре с оригинальной розовой дамой. В отличие от катания на коньках танцевала Энн безупречно. Вальсируя с изящной, ритмичной, музыкальной красавицей, Максимилиан полностью отрешился от внешнего мира. Да, на несколько секунд он забыл обо всем на свете: о том, что он в нелюбимом Лондоне, среди сотни любопытных гостей, в окружении домыслов и сплетен. Забыл даже о коварном Харде, с жадным нетерпением ожидавшем поражения и отступления конкурента.

— Так вы действительно завтра уезжаете? — уточнила леди Бишоп, смущенно опустив длинные ресницы.

— Нельзя же оставаться здесь бесконечно, — ответил маркиз. Ему показалось, что в тихом голосе Энн прозвучали нотки сожаления.

— Почему же? — Она посмотрела ему в глаза. — Почему нельзя жить в столице?

Сердце дрогнуло, но лишь на миг.

— Хэлферст — мой дом, и я за него в ответе. Не могу бросить даже ради вас.

— Упорно настаиваете на своем? Это нечестно, Максимилиан.

Пожалуй, прямолинейность действительно можно было счесть излишней. Маркиз, помедлив, ответил:

— Я всего лишь надеялся, что ваши чувства ко мне окажутся сильнее привязанности к городу. Что такое Лондон? Всего лишь здания и толпа неприятных людей.

— Мне эти люди вовсе не кажутся неприятными. Уверена, что если бы вы в свое время не убежали, а дали себе труд узнать светское общество ближе, то изменили бы мнение.

Замечание напомнило о кознях Харда.

— Я не убежал. Я вынужден был уехать, потому что Хэлферст требовал…

— И все же позволили всем и каждому, говорить о себе что вздумается. Ничего не предприняли, чтобы защититься.

— Какая разница, кто и что о нас говорит? — Ха!

Максимилиан вопросительно поднял брови.

— Ха? — повторил он.

— Да, ха! Все эти нелепые сплетни не прошли даром. Более того, дают себя знать, и по сей день. Вот откуда ваша антипатия к городской жизни.

— Я…

— А виноваты вы сами, — не позволила возразить Энн.

В пылу спора леди Бишоп даже не заметила, что партнер привлек ее к себе почти вплотную. Расстояние в шесть дюймов оказалось поистине невыносимым! Несговорчивая красавица воспламеняла до безумия.

— В чем же моя вина? Умоляю, скажите! Не томите неизвестностью.

— Единственное, что вам следовало сделать, дурачок, — это что-нибудь сказать. Да-да, случилось ли банкротство или нет, надо было защитить репутацию отца и свою собственную, вот и все.

— Простите, мне послышалось или вы действительно только что назвали меня дурачком?

Леди Бишоп слегка шлепнула маркиза по плечу.

— Сосредоточьтесь, это важно.

На самом деле значительно более важным казалось то обстоятельство, что она всеми силами пыталась убедить его остаться в Лондоне, но пока не хотелось заострять на этом внимание.

— Если я сосредоточусь на вас, то вы немедленно окажетесь обнаженной, — с невинным видом пробормотал маркиз.

— Прекратите паясничать. Да, во-первых, сосредоточьтесь, а во-вторых, сделайте что-нибудь!

— Итак, советуете встать на стул и во всеуслышание объявить, что после смерти отца я глубоко горевал? Что мне было абсолютно безразлично, кто и что о нас говорил? А может быть, надежнее просто констатировать, что Хэлферст никогда не знал банкротства, а мой годовой доход превышает сорок тысяч фунтов?

Зеленые глаза Энн удивленно расширились.

— Сорок тысяч фунтов?

— Даже немного больше.

— Ну, так скажите всем… или хотя бы кому-нибудь, что слухи беспочвенны. И тогда…

— И тогда все снова меня полюбят? — перебил Максимилиан. — Но я уже сказал той, чьим мнением дорожу.