Эдриан Маршалл - Дорогая, где Бобстер?

Эх ты, дуреха Джо… Большинство людей живут спокойной и тихой жизнью в одном и том же городе. Обзаводятся семьями, растят детей, ухаживают за садом. А когда наступает Рождество, встречают его с тихой радостью в кругу своих близких. Тебе уже двадцать шесть, а у тебя нет ни мужа, ни детей, ни собственного дома, ни любимой работы. И тебя, как лист, подхваченный ветром, носит по разным городам.

Нет, я не жалуюсь. Или все-таки жалуюсь? Так или иначе, мой дневник единственный мой собеседник, которому я могу полностью довериться. Я знаю, когда меня не станет, кто-то, быть может, прочтет одну из исписанных мною тетрадок, но тогда мне уже не будет мучительно стыдно за то, что я, дуреха Джо, так и не смогла правильно распорядиться самым ценным даром, что был мне дан, — жизнью.

Впрочем, несмотря на всю мрачность, на странность этого города и его жителей, мне посчастливилось почувствовать ту атмосферу праздника, о которой так красиво рассказывал мне Стив. Надо отдать бервикцам должное: хоть они и страдали вампирской лихорадкой, как в шутку окрестил происходящее в Бервике Стю, им тем не менее удалось соблюсти все рождественские традиции, которых век от века придерживались их предки.

Как я и думала, миссис Мобивиш не забыла о моем обещании пойти с ней в церковь, где каждый год в одно и то же время местный пастор читал проповедь, посвященную Рождеству. Надо сказать, этот пастор, Донован Перквилл, заслуживает отдельного упоминания, но об этом чуть позже.

Сумерки в зимнем Бервике — красивое и одновременно жутковатое зрелище.

Бледно-розовое солнце озаряет закатными лучами крыши невысоких домов. Старенькая церковь, из-за которой видна гостиница, где мне так и не довелось побывать, похожа в этих лучах на столп света, вырвавшийся из хлопковых облаков, белых и кучных, как стадо овец.

А на противоположном холме, за сугробистой коренастой деревней — будто бы другой мир, зловещий и суровый, живущий по своим законам. Мрачноватое владение, окруженное высокой стеной, кажется некрополем, где спят те мертвые, кому не суждено обрести вечный покой. Рваные облака караулят владение, будто свирепые химеры, и даже лучик света не проникает в эту страшную обитель мертвых.

Возможно, кто-то увидел бы эту картину совершенно в другом свете, но я, уже испорченная слухами и толками, сквозящими в щели каждого бервикского домишки, не могу отделаться от восприятия Бервика, навязанного мне местными жителями.

И все же, стоя на пороге церкви, я испытывала какой-то подъем, словно что-то светлое придало мне сил для борьбы со всеми моими бедами и невзгодами.

Народу в церковь пришло так много, что я едва успевала внимать шепоту миссис Мобивиш, которая пыталась назвать мне имя каждого, с кем здоровалась, да еще и добавить что-нибудь о характере этого человека. Естественно, в голове у меня образовалась полная каша из Диков, которые отличаются редкостной скупостью, Мэри Джейн, которая в прошлом году выскочила замуж за какого-то прощелыгу, Диан, которым не мешало бы укоротить остренький язычок, Питеров, у которых в доме верховодит жена, и других, не менее уважаемых людей.

В церкви я не без удивления увидела свою свечу, красовавшуюся на самом видном месте. Заметив, что я оторопела, миссис Мобивиш шепнула:

— Представьте себе, деточка, ее посчитали самой лучшей. Это, кстати, считается большой честью, так что я обязательно покажу тебя отцу Доновану.

Не скажу, что эта перспектива меня очень обрадовала, но конечно же узнать, что моя работа получила такое признание, было безумно приятно. Если бы это смог оценить Стю, я бы обязательно ему похвалилась, но Стю, разумеется, в церковь не пошел и наверняка корпел сейчас над анализами, совершенно позабыв и о сочельнике, и обо мне.

Зато я увидела Стива. Наши взгляды встретились, и он улыбнулся мне в знак приветствия. Миссис Мобивиш выразительным — с чего бы это? — шепотом сообщила, что позвала на ужин его, Агнессу Барнаби и еще кого-то из Питеров и Мэри Джейн, о которых говорила мне у входа в церковь, Донован Перквилл — статный пятидесятилетний мужчина с орлиным профилем и взглядом инквизитора — начал проповедь, как говорится, за здравие, а закончил — за упокой. Вначале он говорил о прекрасном празднике, который приходит в каждый дом, наполняя его светом, приносит нам радость и заставляет вспомнить о том, кому мы обязаны этим домом, теплом, светом и хлебом насущным. Затем он плавно подошел к тому, что и в этот светлый праздник сатана не спит и караулит наши души, чтобы завлечь их в свои сети. Добропорядочные жители Бервика оказались трудной добычей для сатаны и искушению не поддались. Поэтому враг рода человеческого придумал другой способ заполучить души жителей доброго и богопослушного городка: наслал проклятие на род, которому уготовано было изничтожить жителей Бервика.