Ванесса Фитч - Золотой дождь

Нэш сделал угрожающее движение в сторону экономки, но Фейт, покачав головой, поспешно сказала:

— Нет, Нэш, не надо, не обращай внимания.

— И разрешите вас предупредить, — твердо сказал он на прощание обеим дамам, — я намерен пойти в полицейское управление и подать на вас обеих жалобу.

По его тону Фейт поняла, что это не просто угроза, Нэш непременно выполнит задуманное.

Когда все было позади, Фейт начала потихоньку приходить в себя от перенесенного потрясения и даже сделала несколько шагов на непослушных ногах.

Закрыв дверь, Нэш повернулся к ней и голосом, полным горечи, спросил:

— Что мне теперь сказать тебе?

— Но ты же не мог знать, — ответила Фейт бесстрастно. — Все доказательства были против меня. Я стояла там, рядом с Филипом, с его бумажником. А они заявили, что именно я спланировала ограбление, что это моя идея.

— Ты ведь просила меня выслушать... поверить тебе...

Фейт молча смотрела в сторону.

— Я не должен был оставлять Филипа одного в доме той ночью. — Нэш обвинял только себя. — Мне было известно, как плохо он себя чувствовал, но моя проклятая работа... — В его словах было столько вины и презрения к себе, что сердце Фейт дрогнуло.

Она чуть подняла руку, как бы желая успокоить его, но ничего не сказала.

— Настаивая, что ты обязана чувствовать вину за смерть Филипа, я стремился переложить на тебя собственный грех. И мне нужно было обвинить тебя, потому что тогда я имел право считать себя невиновным.

— Почему ты решил ходатайствовать за меня? — спросила тихо Фейт. Она не могла заставить себя взглянуть на него и в ожидании ответа нервно двигала пальцами, чувствуя глухие тяжелые удары собственного сердца.

— Почему? Как ты сама думаешь? — произнес он напряженным тоном. — Ты понимаешь, что я чувствую к тебе, Фейт, и как... — Он запнулся и замолчал.

Фейт, подняв голову, смотрела на него своими огромными, ставшими синими глазами.

— Я знаю, что я чувствую к тебе, — призналась она неуверенно. — Ты был тогда добр ко мне, но... — Она колебалась, осторожно нащупывая безопасную дорогу через минное поле страха и сомнений, отделяющее ее от зажженного маяка — символа спасения и надежды.

— Добр? — Нэш готов был взорваться. — Но доброта совсем не то, что я хотел бы предложить тебе, Фейт. А то, что я хочу подарить тебе, разделить с тобой, это... — Он смотрел на нее сверху вниз, его глаза лихорадочно блестели. — Я хотел обладать тобою, Фейт, — сказал он хрипло. — Я хотел тебя так, как мужчина моего возраста не должен желать несовершеннолетнюю девочку.

— Но я уже не была девочкой, мне тогда исполнилось пятнадцать лет, — не согласилась с ним Фейт.

— Пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать. Это уже не имеет значения, — хмуро объяснил Нэш. — Ты была слишком юная и неопытная для того, что я хотел с тобой делать.

Ошеломленная его признанием, Фейт сердито возразила:

— Сексуальный опыт еще не все. Это же не барометр, показывающий, что человек может чувствовать, если...

— Я и не говорю о сексуальном опыте, — пояснил Нэш. — Я говорю о жизненном опыте, о твоем праве испытать все в жизни самой, праве на выбор. И если бы я тогда, потворствуя влечению, уступил своим чувствам, своему желанию, своей любви к тебе...

При слове «любовь» сердце Фейт дало сбой, а потом забилось в груди с бешеной скоростью.

— Предложив тебе тогда любовь, я бы не просто нарушил закон страны, в которой мы живем, но переступил бы через собственные нравственные принципы, с которыми меня знакомил еще Филип.

— Но, возможно, если бы Филип полностью излечился от перенесенного удара и смог рассказать тебе о случившемся...

— Почему крестный должен был рассказывать мне? — резко заявил Нэш. — Я сам обязан был понять.

— Почему ты все-таки платил за мое обучение? — спокойно спросила Фейт. — Неужели только потому, что хотел осуществлять за мной контроль?

— Потому что так хотел Филип, — коротко ответил Нэш, но Фейт была уверена, что он не сказал ей всего.

— Ты купил мне сережки, — продолжала она, — как подарок к совершеннолетию...

— Твои преподаватели в своих отчетах писали, как много и самозабвенно ты работаешь. Я же знал, что у тебя никого нет, нет семьи. Но, черт побери, Фейт, неужели ты больше ничего не хочешь мне сказать? Неужели это все, что тебя интересует? — спросил он требовательно, когда она не ответила. — Хорошо, я купил их, потому что не было дня, чтобы я не думал о тебе, не тосковал по тебе, и не было ни одной ночи, когда бы я не хотел забыть то, что случилось с Филипом.