Инид Джохансон: Ветер перемен

Тогда, взглянув на нее, одетую в безвкусное платье из голубого атласа, подчеркивавшего все изъяны подростковой фигуры, он первые за свои двадцать три года испытал по-настоящему глубокую нежность, от которой все внутри перевернулось. На коротко остриженных волосах неуклюже топорщился венок из васильков, в руках заметно дрожал букет белых лилий, подаренных матери. В огромных глазах — смущение и замешательство, пробудившие в нем желание взять ее под опеку, защитить от ударов судьбы. Тем более что Филлис, величавая в своем шелковом темно-синем платье, насмешливо вскидывала безупречные дуги бровей на каждое неловкое движение или неуместную реплику девочки.

У Филлис не было времени для дочери. Норман это почувствовал с самого начала и позже узнал почему.

Но застенчивая улыбка Алисии, когда ему все-таки удалось рассмешить ее, буквально ослепила его. Она была такая доверчивая, невинная. При этом глаза девочки ни на секунду не оставляли его лица, цеплялись за него, как за спасительную скалу в бушующем море.

Теперь в Нормане не было ни нежности, ни жалости — во всяком случае, к ней. Она убила всякое сострадание, жившее в его душе. И это столь же верно, как то, что она убила их ребенка. Ему едва не стало плохо, когда Филлис сообщила ему об аборте.

К тому же, судя по ее виду, Алисия и не нуждается в сострадании. И пусть ее улыбка — если выражение надменности и высокомерия когда-нибудь покинет ее лицо — все такая же лучезарная и чарующая, она оставит его равнодушным.

Алисия первая нарушила молчание:

— Мне нужно открыть гараж.

Норман заметил ключи от машины, покачивающиеся на тонком пальце.

И с волосами она что-то сделала. Теперь длинные, они рассыпались по плечам, мерцая и поблескивая в свете люстры. На вид мягкие, как тонкий дорогой шелк.

Полуприкрыв глаза веками, он шагнул к ней, протягивая руку.

— Я поставлю твой автомобиль в гараж и принесу вещи.

— Нет. — Она инстинктивно зажала ключи в ладони. — Я никому не доверяю свою машину.

Значит, слабое место у нее все-таки есть. Норман пожал плечами. А ему-то что за дело? Он вышел вслед за ней на улицу. При виде машины, стоявшей у закрытого гаража, его брови взметнулись вверх. Не мудрено, что она отказывается подпускать посторонних к своей игрушке!

Красивый, мощный, элегантный, ее автомобиль, без сомнения, имел то же происхождение, что и стильный джемпер, в котором она перед ним предстала. Либо Алисия получает за работу бешеные деньги, либо у нее богатый любовник.

Скорей всего последнее — судя по тому, как она выглядит, по тому, что он знал о ней и помнил, какая она в постели. Норман отпер гараж и, швырнув ей ключи, коротко проинструктировал:

— Закроешь за собой. Тебе приготовили прежнюю комнату. Ужин через десять минут — миссис Фирс специально задержала.

Отдавая указания, он опять обратил взор на Алисию. Ее волосы восхитительно переливались в лучах фонаря, а глаза — два темных янтарных колодца — словно говорили: «Заносчивая скотина!»

Норман качнул головой и скупо улыбнулся, принимая вызов немигающих золотистых глаз, затем повернулся и зашагал к дому.

Как-нибудь не заблудится. Что бы она ни забыла — нравственные нормы, свои обязательства перед новой жизнью, зародившейся в ней… и, да, перед ним тоже, черт побери! — дорогу в свою прежнюю комнату она вряд ли запамятовала. И вещи свои сама отнесет, не переломится.

Вежливость ему ничего бы не стоила, но теперь он не был готов снизойти даже до этого. Будь она все такая же придавленная, неуверенная в себе, какой Норман ее помнил, возможно, ему удалось бы изобразить некое подобие учтивости. А эта самонадеянная особа с дерзким блеском в глазах ничего от него не дождется.

После похорон, когда он убедится, что она не собирается пренебрегать своими новыми обязанностями, Алисия Робинсон вольна жить, как считает нужным.

Ее прежняя комната… Алисия с отвращением огляделась. Она всегда ненавидела эти нелепые веселенькие обои с розовыми цветочками, которые выбрала для спальни дочери Филлис. Всюду рюшки, оборки, а изящная мебель со светлой обивкой, того и гляди, развалится на части, стоит к ней лишь прикоснуться. Алисия здесь всегда чувствовала себя как слон в посудной лавке, но, запутанная и робкая, не смела возражать, опасаясь вызвать гнев матери, которая и так злилась на дочь уже за одно ее существование.

Будь в Нормане хоть немного чуткости, он попросил бы миссис Фирс постелить ей в одной из комнат для гостей.