Пола Льюис - Наша маленькая тайна

Это дело она откладывала, как могла. Тянула и тянула, находила себе неотложные занятия, более насущные проблемы, придумывала отговорки и всевозможные оправдания. Однако настал день, когда она поняла: все, дольше тянуть невозможно. Это надо сделать, закрыть эту страницу и продолжать жить.

Сьюзен открыла дверь в комнату сестры, постояла немного на пороге и, собравшись с духом, вошла. Она не заходила сюда с тех самых пор, как не стало Миранды. Не могла себя заставить. Она с удовольствием переложила бы тяжкую обязанность разбирать вещи умершей на кого-нибудь, но — увы! — такого человека не было. Конечно, Сьюзен могла попросить младшую сестру Минни помочь ей, но, поразмыслив, решила не делать этого — бедняжка так тяжело пережила смерть Миранды…

О том, что ей тоже тяжело, Сьюзен по привычке не подумала. Так уж повелось, что она все и всегда брала на себя, решала проблемы не только свои, но и сестер, помогала им, поддерживала в трудную минуту. Сьюзен тащила этот груз на своих хрупких плечах, но никто и никогда не слышал от нее ни упреков, ни жалоб, ни слова недовольства. В конце концов, Сьюзен сама была виновата в том, что ее использовали как палочку-выручалочку, ничего не отдавая взамен, но ее такое положение дел устраивало, ей и в голову не приходило взбунтоваться, послать всех к черту и начать жить для себя.

А возможно, ее жертвенность была своего рода способом ухода от действительности — ведь когда все силы уходят на заботу о ближнем, то на себя уже времени не остается, верно?

Нет, Сьюзен была вполне довольна и своей жизнью, и своей профессией, но иногда — о, редко, очень редко! — какой-то червячок сомнения начинал точить ее, и тогда она задумывалась: и это все, для чего я рождена на свет? Неужели не найдется ни одного человека, который подставит мне свое крепкое плечо, возьмет на себя часть моих забот, да просто посочувствует и утешит? Однако очень скоро Сьюзен становилось стыдно этих мыслей, и она гнала их прочь. До следующей минуты слабости.

С одеждой и обувью она управилась быстро — сложила все в большие бумажные пакеты, которые вечером должны были забрать сотрудники приюта для бездомных. Гардероб Миранды был довольно скромен — из трех сестер Уэллс самой большой модницей была Минни, Миранда довольствовалась малым, так что все ее носильные вещи уместились в двух пакетах.

Сьюзен знала, что сейчас ей предстоит самое неприятное и трудное — осталось разобрать бумаги сестры. Вздохнув, она подошла к комоду и решительно выдвинула верхний ящик. В дальнем углу лежала цветная фотография. Сьюзен взяла ее в руки. На ней был изображен молодой мужчина, одетый в потертые джинсы и в хлопчатобумажный свитер. Темные вьющиеся волосы, превосходная фигура — все это Сьюзен отметила мимоходом. Ее привлекла блуждающая на губах мужчины веселая, какая-то мальчишеская улыбка и глаза, искрящиеся лукавым весельем.

Рассмотрев фотографию, Сьюзен было отложила ее в сторону, но, повинуясь какой-то неясной мысли, вновь взяла в руки. Было что-то в облике мужчины смутно знакомое, хотя Сьюзен могла поклясться, что не знакома с ним — у нее, школьной учительницы, была профессиональная память на лица. И все же, все же…

Прозрение пришло неожиданно и было столь ошеломляющим, что Сьюзен даже пошатнулась. Ведь это же… Нет-нет, не может быть!

Может, Сьюзен, может, вкрадчиво шепнул ей внутренний голос. Ты посмотри внимательнее: эти глаза, эти волосы, эта улыбка…

Она вглядывалась в снимок, верила и не верила. Дрожащей рукой Сьюзен перевернула фотографию. На обороте размашистым почерком Миранды было начертано всего два слова. Сомнений больше не оставалось. Это…

Филип Эмери Мастерсон любил петь — и чем громче, тем лучше. Он любил петь так, чтобы стены и потолок дрожали. Он пел тогда, когда бывал счастлив, а сегодня был как раз отличный день.

Разумеется, было только одно место на всем белом свете, где Филип мог петь в свое удовольствие: ванная в собственном доме. Где-где, а уж здесь-то он мог голосить, сколько душе угодно. Слушатели Филипу Мастерсону не требовались — ведь они, пожалуй, сошлись бы во мнении, что у певца нет ни голоса, ни слуха. Что ж, может, оно и так, зато по части громкости с Филипом вряд ли кто-нибудь мог соревноваться.

Стоя под тугими струями горячей воды, Филип во весь голос распевал одну из своих любимых песен. Ванная была окутана паром настолько, что было трудно дышать, но Филип специально не делал воду холоднее — ему казалось, что пар улучшает акустику.