Я тихо рассмеялся в темноте, представив, что это был бы за портрет. Но тут же мне стало не до смеха. Я вдруг по-новому остро ощутил, как неизмеримы пространства, простершиеся между нами. Этот воздух, которым я сейчас дышу, быть может, он ветерком гладил ее волосы — но когда, сколько лет назад? Над Провинстауном ночь, но над Гавайями сияет полдень, а где-то над Уралом уже встает завтрашнее солнце. А позавчерашнее светило — что если лучи его все так же прогревают большой плоский камень на опушке того леска? Вчера… позавчера… завтра… — что мы знаем обо всем этом?
«Я вернусь. Но не так… Вернусь, чтобы всегда быть вместе». Нет, ее последние слова не обещали скорой встречи. И наверно, зря я утвердительно ответил на вопрос Арне. Вряд ли ей успеть до конца лета, как бы она ни спешила. Но не мог же я объяснить ему это. Не мог и не хотел.
Мы молча шагали по опустевшей улице, как-то по-домашнему уютно освещенной невысокими фонарями. Не спеша шагали, полной грудью вдыхая живительно чистый влажный воздух, в котором смешались запахи моря и ароматы цветущих садов. Чуть покачивались во тьме мачтовые огни «Мэри П. Гуларт», и бессменно несли свою световую вахту прожектора маяков, а над всем этим тихо мерцали далекие звезды, чьи лучи века и века летели к нам через бездны пространств. Наверно, для них тоже не существует границ между «вчера» и «сегодня»…
Город засыпал. И люди, и чайки, дремлющие на пустынных палубах рыбацких судов, а то и прямо на воде. И единственными звуками, которые мы слышали, шагая к дому, были звуки наших шагов.
Я был рад встрече с Провинстауном, но не хотел оставаться в нем на все лето. От денег, полученных за портрет, у меня еще оставалось больше двухсот долларов, и я решил снять домик в Труро, старом рыбацком гнезде, что лежит к югу от города — там, где впадает в залив река Пэмит. Я выбрал Труро потому, что бывал там раньше и успел полюбить те места.
Поиски мои быстро увенчались успехом, хотя снятый мною домишко, пожалуй, вернее было бы назвать хижиной. Зато стоял он на высоком берегу, окруженный соснами, сквозь ветви которых виднелась текущая внизу река. Воздух здесь был родниковой свежести, а шум ветра в ветвях сливался с мерным шумом недалекого прибоя в единую мелодию нерушимого земного покоя.
В часы отлива Пэмит — всего лишь узенькая ленточка воды, струящаяся среди тростников. Но в полнолуние, когда прилив достигает апогея, река разливается, затопляя болотистую низину, и можно себе вообразить, каковы были разливы в те времена, когда еще не наросли песчаные наносы в устье, — тогда, говорят, Пэмит была в низовьях так глубока, что в нее десятками заходили вельботы, укрывавшиеся тут от непогоды.
Но то было давно. Сегодня Пэмит — маленькая речка. Она берет начало от родников всего в нескольких сотнях ярдов от океанского берега. Невысокие прибрежные дюны не дают родившемуся потоку влиться в океан, и ему приходится течь в другую сторону — на запад. (Хотя я слыхал от здешних стариков, что однажды, еще в том веке, в самый неистовый шторм океанские валы прорвались сквозь дюны прямо в русло Пэмит.)
Полуостров Кейп-Код, отделяющий одноименный залив от океана, выглядит на карте узким бивнем, вытянувшимся на запад, а затем заостренным своим концом изогнувшимся к северу. В этих-то местах, где перешеек совсем узок — менее трех миль, и протекает Пэмит. Собственно, тут и протекать-то негде. Но Пэмит так долго и извилисто блуждает по перешейку, принимая в себя все встречные ручейки, что в конце концов превращается в речку, впадающую в залив, на берегу которого и лежит Труро.
Снятый мною домик стоял недалеко от устья Пэмит на высоком берегу, и, наверное, потому в нем никто постоянно не жил. Дома свои жители предпочитали строить в лощинах меж холмов — чтобы заслониться от свирепых северо-западных ветров, дующих зимой. Лишь две церкви — обе старые — и дом собраний высились на холмах. Улиц в Труро, можно сказать, не было, зато росло много деревьев: сосны, низкорослые дубы, вязы, осины, белая акация. Возле домов цвели вишни и сливы.
Здесь все друг друга знали, потому что издавна жили на этом берегу. Этвуды, Аткинсы, Уотингтоны, Гоббсы, Пэйны, Дайеры, Сноу — старые рыбацкие династии, корнями вросшие в эту землю, из рода в род единоборствующие с морем. Крепкие, спокойные, немногословные работяги.
Я тоже приехал сюда работать. Но сначала надо было погрузиться в эту жизнь и эту природу, надышаться ею, ощутить себя ее частицей.
Читать дальше