Лора Бигелоу - Компаньонка

— Вот! Вы замечательно реагируете. Все понимаете, надо мной не смеетесь. А Марко, между прочим… Ой! Нельзя говорить. Дэйв ужасно рассердится. Вы меня не выдавайте, ладно?

— Ни за что. Обещаю.

— Я вам верю. Пошли, а то начнется буря. Просто удивительно, ведь это я ему тетка, я должна за него волноваться, а не он за меня. Совершенно отчетливо помню, как Дэйва привезли из родильного дома. Он был маленький, красный и страшно орал. Его еще пучило…

Потрясенная Грейс еще пыталась осмыслить полученную информацию о юных годах Дэвида Стила, когда его тетушка, не переставая трещать, повернувшись к Грейс, решительно шагнула мимо мраморных ступеней. Служебная лестница была крутой и высокой, Кларисса, с ее весом и неловкостью, наверняка разбилась бы насмерть, и Грейс бездумно метнулась вперед, чтобы поддержать падающую тетушку своего Большого Босса…

Подвели туфли на каблуках… и вес Клариссы. Мир перед глазами Грейс совершил головокружительный кульбит, потом ступени оказались совсем близко и стукнули ее по голове, а еще через миг, за секунду до того, как наступила полная темнота, сверху на Грейс обрушилась ВСЯ Кларисса Стил…

Поезд гудит, гудит… и все едет и едет. Грейс пытается открыть глаза, чтобы лучше рассмотреть поезд, но глаза не желают открываться. Видимо, их все еще прижимает платье в оборочках… оборочки… кружавчики… чики-чики… Тьма.

Вокруг темно, и в темноте прячутся люди. Они играют с Грейс в прятки, или жмурки, или еще кукую-то дурацкую игру. Во всяком случае, для того, чтобы их не узнали по голосам, люди говорят сквозь вату. И у Грейс в ушах тоже вата. И во рту тоже вата. Ваты так много, что ей набита вся голова Грейс. Но даже и сквозь вату слышен этот дурацкий поезд. Вагончики… чики… Тьма…

В темноте наметился рассвет. Серенький и нудный, все равно ничего не разглядеть. Проклятый поезд уехал наконец-то и гудит где-то вдали, его все еще слышно, но уже совсем чуть-чуть. Грейс пытается разглядеть в сером рассвете хоть что-то, но сил почему-то нет, и тогда она со вздохом стискивает веки покрепче, чтобы пришла тьма.

Вместе с тьмой приходит четкий и яркий образ Дэвида Стила. Фу, гадость! Тонкие губы презрительно сжаты, в холодных глазах сквозит презрение. И брови эти дурацкие…

Тьма.

Глаза удалось открыть. Лучше бы она этого не делала. Потому что теперь вовсе непонятно, что происходит.

Белый потолок. Белый, белый, белый. На нем какая-то белая роза с развернутыми лепестками, а из розы — лампочки. И они горят, горят так ярко, что в мозгу вспыхивают зеленые искры боли, и тогда Грейс кричит, отчаянно и пронзительно, словно ее собираются убивать… Потом наступает тьма…

— Доктор, она поправится?

— Что? Разумеется, милая. Очень сильное сотрясение мозга, но переломов, слава богу, нет. Шутка ли — такое падение.

— Боже, Боже, Боже! Мадонна, за что?!

— Не волнуйтесь вы так.

— Она стонала! Так тихо…

— Что вы хотите, неделя в беспамятстве. Свет, видимо, оказался слишком ярок.

— Да она едва глаза приоткрыла!

— А вы сами представьте — неделю в полной темноте и сразу на свет? Тут любой закричит. Не волнуйтесь. Все пойдет на лад. У нас отличная клиника.

— О да! И дорогая!

— Мистер Стил прекрасно понимает важность здравоохранения.

— Бедная, бедная моя Грейси, лежишь и ничего не знаешь, а ведь вокруг тебя такая красотища…

— Все, мисс Манзани. На сегодня достаточно. Она устала, пусть спит.

Тьма.

Отзвенели по насту копыта оленя Санты, выпал и растаял снег, один год сменился другим — одним словом, с момента бурного завершения рождественской вечеринки в «Стиллберд Компани» минуло десять дней, и только на одиннадцатый Грейси Колмен открыла глаза, не боясь больше яркого света, и даже смогла — при помощи тетки в хрустящем белом халате — слегка приподняться на подушках. В голове при этом заухало и загукало, но боли особой не было, головокружения тоже, так что попытка могла быть сочтена удачной.

Грейс осторожно водила головой из стороны в сторону, искренне надеясь, что сейчас кто-нибудь ей хоть что-нибудь разъяснит.

Она находилась в большой, элегантно обставленной комнате. Потолок — его Грейс узнала и обрадовалась, как родному, — был ослепительно бел и высок, посередине помещалась изящная люстра в виде серебристых капель, как бы вытекающих из гипсовых белоснежных бутонов. Стены были приятного фисташкового цвета, кое-где на них были развешаны гравюры. Кровать Грейс занимала большую часть комнаты, однако на оставшейся части поместились декоративный камин, журнальный столик, два кресла, прикроватная тумбочка, а в одной из стен находился встроенный шкаф. Пол устилал ковер чуть более интенсивного оттенка, чем стены. В целом обстановка была безликой, но богатой — пожалуй, так мог бы быть обставлен дорогой отель.