Дженнифер Грин: Запах лаванды

— Только разговариваешь? — игриво полюбопытствовал он, обхватив ее за шею.

— Нет, не только… Но я… не подхожу тебе. У меня много проблем. Я конфликтная. Не хочу осложнять твою жизнь.

— Запрещаю тебе ругать себя, — сурово проговорил Пит.

— Что?

— Ты слышала! Не смей ругать себя! Так делают лицемерки, которым хочется, чтобы их разуверяли, бесконечно доказывая, какие они замечательные, — строго произнес мужчина.

— Я лицемерка? — удивилась Камилла.

— Лицемерка, и неженка, и еще бессовестная лгунья, — обвинил ее сосед.

— Как ты смеешь?! — возмущенно отпрянула Камилла. — Я никогда тебе не лгала, и неженкой меня называть у тебя нет причин.

— Ты лгала мне каждый раз, утверждая, что не нуждаешься во мне. Сейчас я говорю не о лавандовом поле.

— Тогда о чем ты говоришь?

— О твоих чувствах…

— А что ты знаешь о моих чувствах, Макдугл?

— Ты переносишь собственные чувства на животных. Ты боишься привязаться к Дэрби, ты надеешься пристроить ласкового котенка, потому что думаешь, будто сама не способна дать ему требуемое тепло. При этом ты уверена, что и собаке, и коту нужно от тебя нечто большее, чем еда и кров.

— И что? О чем это говорит?

— О том, что тебе самой нужно нечто большее, чем спокойствие и безопасность в провинциальном городке. Тебе нужен дом.

— Он у меня есть.

— Дом — это когда семья.

— Вайолет — она моя семья.

— Сомнительный довод, — покачал головой Пит. — Я не спорю, что вы добрые сестры. Но думаю, что не смог бы долго терпеть Уэбстера и Гриффа, — проговорил он, поморщившись.

Камилла вспомнила братьев Пита, которых не видела уже очень давно. Уэбстер был счастливо женат и преподавал в Стэнфорде, Грифф со своей многочисленной семьей обосновался на ранчо где-то в Северной Дакоте.

— Тебе ведь нравятся мои сыновья, — утвердительно произнес Пит.

— Не понимаю, что значит «нравятся». Мы соседи. Я стараюсь вести себя с ними по-соседски, — заверила его Камилла.

— Поэтому они, не умолкая, все время твердят о тебе.

— Прошу тебя, не навязывай мне роль мамочки двоих взрослых парней. Им это уже не нужно. Они переросли…

— Нужно мне, — перебил Пит и поцеловал ее.

Они крепко прижались друг к другу, и Камилла больше не размыкала своих объятий. Их разорвал Пит и, отстранившись от Камиллы, потребовал:

— Назови все, что сейчас тобой движет.

— Зачем? — мученически спросила она.

— Я должен знать. Это безразличие? Поэтому ты целуешь меня? Всему виной твое равнодушие. Так?

— Злой Макдугл! — нахмурилась Камилла.

— Ладно, целуй, — позволил Пит и обнял Камиллу.

Не добившись от Камиллы признаний, он получил много больше.

Она была ласковее того котенка, которого надеялась пристроить.

Она была тепла, как солнце, утекающее за горизонт, и полна радости, как шелестящие на ветру листья, и податлива, как прогибающаяся от поступи трава.

Она целовала Пита, закрыв глаза и запрокинув голову, словно видела сон, сладкий, который не должен был прерваться никогда. Пит не мог позволить ей пробудиться, прежде чем случится главное, то, ради чего он хотел сделать ее своей.

Камилла вскрикнула, но на ее лице не отразилось боли. Ее дыхание захватывало Пита сильнее, чем его собственные ощущения. Ее дыхание казалось ему журчаньем горной реки или ветром, заблудившимся в лесу. И она вскрикнула вновь, но иначе. Ее грудь изогнулась под его руками, гортань напряглась. Она облизала запекшиеся губы и затрепетала.

Тогда Пит смог смежить глаза и положить голову на ее влажную грудь.

Камилла вплела пальцы в его волосы. Она сделала это очень нежно. Теперь не хотел просыпаться он.

Неделя пролетела незаметно, а затем еще одна приблизилась к своему концу.

Камилла заглянула в календарь и с грустью заметила, что уже середина июня.

Она только поднялась с постели, лениво добрела до кухни, уже всем своим существом ощущая изнуряющий жар наступающего дня. Высокая влажность и испепеляющий зной навевали леность, призывали экономить силы. А край горизонта основательно облюбовала густая темень, посылавшая контрастные потоки ветра. Мнительные люди ожидали гром, молнию, ливень, которые могли принести не только временное облегчение, но и урон — если природе, как часто уже случалось, откажет чувство меры.

Камилла готовила завтрак, она и не приметила, как ею овладело беспокойство. Она то и дело смотрела на грозовую тучу, которая стремительно приближалась со стороны поля.