Эва Киншоу: Мелодия любви

Неожиданно дверь в сад распахнулась и в кухню вбежал мальчик. Увидев Майкла, он застыл на месте.

— Вы кто?

Не было ни малейших сомнений в том, чей это ребенок…

— Ты, наверное, Клаус? — дружелюбно улыбнулся он светловолосому, веснушчатому пареньку, который размашисто поставил свой ранец на стол, отчего крикетный мяч скатился на пол. — Меня зовут Майкл. Я пришел, чтобы повидать твою маму.

— Фью! — Паренек впился в него придирчивым взглядом, затем поднял мяч и сжал его в пальцах. — Неужели она наконец-то попала в точку?

— Попала в точку?

— У нее жуткий вкус, когда дело касается мужчин, — доверительно произнес Клаус. — Вы-то выглядите вполне нормально. А если там, на дорожке, стоит ваша машина, так это просто класс!

— Гмм… да, но с чего ты взял, что у твоей мамы такой уж плохой вкус?

— У ее последнего знакомого, например, был пунктик — назад к природе. Он таскал нас в походы любоваться на птиц, не признавал телевизора, учил меня ориентироваться на местности и выживать в экстремальной ситуации. Когда у нее наконец открылись глаза, я просто валился с ног. Вы не из тех, кого влечет назад к природе? — спросил он подозрительно. — На вид-то вы в порядке, но никогда нельзя сказать наверняка.

— Нет… хотя…

— Был еще художник, — продолжал Клаус бодрым тоном, наморщив нос. — Он не знал, с какого конца взяться за крикетный мяч, и постоянно ее подавлял.

— Подавлял?

— Ma предпочитает традиционную живопись, а он утверждал, что она смыслит в искусстве не больше курицы. Я говорил ей, что даже курица лапой нарисовала бы картинку повразумительнее, чем этот хмырь.

— Неплохо сказано, хотя…

— Вы уверены, что вы не художник? — Клаус с сомнением оглядел его брюки цвета хаки и голубую рубашку.

— Вполне, — заметил Майкл сдержанно, — и я тоже предпочитаю традиционную живопись.

— А еще, — закатил глаза Клаус, — был экземпляр, который отнесся ко мне по-отечески. Тот оказался хуже всех.

— А с ним что было не так?

— Он норовил помочь мне делать уроки, обожал играть в шахматы, составлял развивающие головоломки. — Клаус устало покрутил головой.

— Что — хуже, чем чудак, помешанный на природе? — серьезно спросил Майкл.

— Да! У него абсолютно не было чувства юмора.

— С таким и впрямь нелегко, — согласился Майкл.

— Особенно если к тому же ваша мама иногда любит подурачиться… Он никогда не мог врубиться, и ей приходилось все время быть серьезной. А мне как раз нравится, что она не такая, как все.

— Неужели тебе так никто из них и не пришелся по душе?

Клаус закусил губу, и вид у него при этом сделался хитрый-хитрый, на который способен только веснушчатый десятилетний мальчишка.

— Был один… Не то чтобы я его полюбил, но он часто давал мне пятидолларовые бумажки и велел на время исчезнуть с глаз долой.

— Ясно. Но ты не совсем правильно держишь мяч, разреши я тебе покажу?

Клаус протянул ему мяч. Майкл взял его в ладонь, положил пальцы сверху на шов и медленно отвел руку.

— Видишь? Кисть надо согнуть так, чтобы тыльная сторона ладони оказалась впереди.

— Вы… любите крикет? — спросил Клаус, и в его глазах появилось благоговейное выражение. — Больше, чем головоломки и шахматы?

— И больше, чем многое другое. Так ты решил, что я новый приятель твоей мамы?

Клаус пожал плечами.

— А кто же еще вы можете быть? Она сделала новую прическу, а вчера накрасила ногти. Разве женщины не всегда делают это в таких случаях?

— Да, вероятно… — пробормотал Майкл Чесмен.

— И потом, вы же оказались на нашей кухне, и я решил, что это она разрешила вам… Э! А вы случайно не учитель?

— Нет. И я действительно оказался на вашей кухне… — Майкл положил мяч на стол, и они оба повернулись к двери, в которую как раз входила женщина.

— Прости, Клаус, я опоздала, — произнесла она, запыхавшись. — Тебя кто-то подвез до дома? — Она замолчала, встретившись глазами с Майклом, и выронила кошелек.

Последний раз они виделись пять лет назад. Эти пять лет оказались к Хелен снисходительны, а может быть то, что она достигла тридцатилетия, помогло ей раскрыться в полной мере.

Исчезла неуверенная в себе девчонка, с которой одиннадцать лет назад познакомил Майкла его друг Гарри Бейнз. Исчезло несчастное создание, в которое она превратилась вскоре, исчезла и бесцветная молодая мать подвижного пятилетнего мальчугана, какой он видел ее в последний раз.

Сейчас, до того, как застыть на месте, она излучала энергию. Ее походка была пружинистой, на губах играла легкая улыбка. И она больше не казалась бесцветной — черные волосы упругими локонами падали ей на плечи, лоб закрывала пышная челка, карие глаза с золотыми блестками смотрели ясно и выразительно. Гибкая фигурка, одетая в короткую желтую юбочку и белую облегающую кофточку, заставляла усомниться, что у нее растет десятилетний сын.