Эва Киншоу: Не теряй надежду

— Вовсе не надо обращаться со мной так, будто вы мой тюремщик, — с горечью упрекнула она.

— Посчитайте овец, — предложил он. — Изгороди, калитки… да что угодно.

— Если хотите, чтобы я вовсе не спала, Том, продолжайте в том же духе, — с раздражением ответила она, протягивая руку, чтобы зажечь лампу. При тусклом свете ее спальня, заставившая Томаса насмешливо поднять брови днем, слегка поблекла.

Обустраивая когда-то комнату, она остановилась на ковре цвета слоновой кости и стеганом покрывале — синем, с вышитыми на нем светлыми цветами. Столик и шкаф были сделаны из красивого орехового дерева. Еще в спальне стояли мягкое кресло и подходящая по цвету скамеечка для ног. Великолепная фотография в золоченой раме с видом заснеженных гор на фоне фиалкового неба висела на стене. На комоде красовалась ваза с роскошными белыми розами.

— От поклонника? — спросил Томас Уильямс.

— Можно сказать и так, — с кокетливой улыбкой ответила Дайана. — Но вас это не касается.

Он ничего не ответил…

Дайана сердито взбила подушки, глядя на своего мучителя сквозь приоткрытую дверь. Он снял пиджак и ботинки и, казалось, чувствовал себя как дома на ее диване, укрывшись запасным одеялом и закинув руки за голову.

Ему не просто удобно — ему на редкость удобно и спокойно, мрачно подумала она, вспоминая, как холодно блеснули его глаза, когда он сообщил ей, что дверь между комнатами должна быть открыта всю ночь.

— Расскажите мне о себе, Том, — попросила она, устраиваясь поуютнее и складывая руки поверх одеяла. — Чем вы зарабатываете на жизнь? Какие женщины вам нравятся, женаты ли вы на одной из них, например? И почему у меня возникает такое чувство, что вы просто сухарь, живете себе в башне из слоновой кости, да еще считаете, что можете позволить себе швырять оттуда камнями в ни в чем не повинных людей.

Он усмехнулся.

— Я не женат, журналист, и я не живу в башне из слоновой кости. Мне нравятся женщины не такие яркие, как вы, — скорее более сдержанные и кроткие. Что до разбрасывания камней… Я ведь уже сообщил, что мне о вас наговорили.

— Яркая, — задумчиво повторила Дайана. — Неужели?

— Ну, вы вовсе не похожи на тихую маленькую мышку. Я и сам это вижу, к тому же у меня есть свидетельства других людей.

— Том, а вам не кажется, что во всем этом есть нечто недостойное — собирать сведения вот так за моей спиной? Или вы как раз из таких журналистов?

— У каждого журналиста существует свой способ добычи информации, — ответил он спокойно.

— А интересно вам будет узнать, что я презираю этот ваш способ? Что я…

— Ну-ну, Дайана, не заводитесь, — посоветовал он. — Мне все равно, что вы думаете обо мне.

— Вот как? А что, если я передумаю насчет вашего Генри Бресли?

— Вы способны отказаться от своего слова?

— Пожалуй, нет… А вы, должно быть, очень хороший друг, Том, раз пошли на такие хлопоты ради него. — Она замолкла, на лбу ее появилась легкая морщинка. — Вы что-то говорили о семейном интересе, но Генри о вас никогда не упоминал.

С минуту продолжалось молчание, потом он ответил:

— Дело в том, что Генри — мой сводный брат. И нам надо завтра выехать как можно раньше… — Том умолк, и Дайана с удивлением увидела, что он встал и подошел к двери спальни.

— Эй, вы, подождите! — Она поспешно села.

— Успокойтесь, дорогая мисс Брайс. — Его зеленоватые глаза сверкнули, когда он приблизился к ее постели. — Вам не грозит опасность насилия с моей стороны. Но я всего лишь хотел…

Глаза их встретились, он протянул руку, собираясь выключить лампу, и снова Дайана увидела в его взгляде холодное презрение. Непонятно, почему, но она почувствовала себя девочкой, взбудораженной и… вредной. Свет погас.

Дайана не могла сказать, во сколько ей наконец удалось уснуть: мысли о Томасе Уильямсе, о человеке, который презирал ее и на которого она явно не произвела хорошего впечатления, мешали ей.

Как так может быть, размышляла она: незнакомый мужчина сначала оскорбляет, угрожает, собирается утащить неведомо куда, а потом вдруг, нате вам, подает завтрак в постель! То он не скрывает полного презрения, то награждает восхищенным взглядом… Интересно, что он имел в виду, сказав «не такие яркие» и «более сдержанные», — неужели ему действительно нравятся мышки? Этакие тихие, забитые маленькие мышки?

Она села, потрясла головой, чтобы привести в порядок разбегающиеся мысли, и только после этого протянула руку и взяла чашку. Минут через пять Томас вошел в спальню и поставил перед ней яичницу и тост на подносе.