Гермина Блэк: Тайна доктора Верекера

— Он ведь сделал все, чтобы убедить в твоей невиновности? Даже Пол так сказал.

— Послушай, Десима. — Она почувствовала, что он замкнулся. — Я не хочу, чтобы обсуждалось мое прошлое — даже с Ледьярдом. Что касается моего прежнего шефа — он не имеет никакого отношения к моей теперешней жизни.

— Правда? — Она смотрела ему прямо в глаза. — Сегодня я разговаривал с сестрой из «Св. Джуда». Она моя подруга, и, конечно, мы говорили о разном.

— Ну и что? — Голос его был холоден, как лед.

— Ее зовут Розамунда Джеймс. Ты ее помнишь? — Он покачал головой. — А она тебя помнит.

— Ты ей рассказала, что я здесь?

— Конечно, нет. Я спросила, знала ли она тебя. Она рассказала о том, что ты отправился в Малайю как ассистент Баррета-Рерсби. Ты ведь высоко его ценил? Я хочу сказать — помимо работы. Вы были друзьями?

Для постороннего человека выражение лица Гранта оставалось бы абсолютно бесстрастным, но Десима, отчаянно пытавшаяся найти в нем хоть какое-то изменение, какую-то реакцию на свой вопрос, увидела, как невольно дернулись мышцы у рта, а глаза неожиданно потемнели.

Он спокойно сказал:

— Он был моим руководителем. Работать с ним — большая честь. Он делал то, на что не способен никто другой.

— Но был ли он твоим другом? — настаивала она, ненавидя себя за то, что причиняет ему боль.

— Нет, — ответил Грант.

Хотя в этом отрицании не было никаких эмоций, девушку оно поразило, глаза ее расширились.

— Но…

Грант резко сказал:

— Я имел честь участвовать в его исследованиях. Надеюсь, был при этом полезен. Думаю, ему было жаль меня потерять. Но он ничего не мог для меня сделать, а если бы мог, я бы его об этом не попросил.

Десима поняла, что больше он не скажет, даже если она будет расспрашивать его целый час.

Он направился к столу, но она пошла за ним, взяла за руку и снова повернула лицом к себе.

— Грант, я спрашиваю не только потому, что нуждаюсь в уверенности. Но… ты действительно меня любишь? Или жалеешь, что рассказал мне? Ты думаешь, что совершил ошибку?

Он схватил ее за руки. На одно пугающее мгновение ей показалось, что он ее оттолкнет, но она продолжала пристально смотреть ему в глаза.

— Если и жалею, то только потому, что не имел права тебе рассказывать, — сказал он. — Боже, Десима, неужели ты не понимаешь…

— Я понимаю: то, что сказал вчера вечером Эндрю Ледьярд, правда, — ответила она. — Он сказал, что уверен: ты не хочешь никаких расследований, потому что защищаешь кого-то. О, мой дорогой, перестань! Это безумие! Кто был тот, кто встретился с Кей Симпсон на твоей веранде той ночью? Если ты меня любишь, скажи мне.

— Не знаю. — Он выдержал ее взгляд. — А если бы знал, не сказал бы.

— Ты знаешь, — возразила она. — Почему ты позволил ему уйти с этим? Как он посмел позволить тебе?

— Во имя бога, о чем ты говоришь? — с возмущением и отчаянием спросил он. — Это же вздор! Ледьярд не имел права давать тебе такие нелепые идеи. Я тебе сказал: со всем, что тогда случилось, покончено.

— Если бы это было правдой, ты бы так не говорил. — И тут, пока она надеялась, что он смягчится, что гневное выражение его лица изменится, что-то в ней сломалось. Слезы выступили на глазах, она опустилась в кресло и закрыла лицо руками.

Мгновение Грант смотрел на нее, все еще полный ярости. И нужно было быть из железа, чтобы выдержать это зрелище: мужество покинуло Десиму, и она заплакала, как обиженный ребенок.

— Дорогая, — он склонился к ней и обнял. На мгновение она застыла в его объятиях, затем отдалась долгожданному убежищу, спрятала лицо у него на груди.

Грант позволил ей поплакать, хорошо понимая, что слезы принесут ей облегчение. Он ненавидел и проклинал себя, потому что считал причиной ее слез. Он полюбил ее за спокойную силу, но никогда не любил сильней, чем в эти мгновения. Прижимая ее к себе, он с бесконечной нежностью гладил ее волосы.

— Дорогая, — говорил он, — любимая, разве ты не знаешь, что я отдал бы жизнь, чтобы избавить тебя от слез? Я снова прошел бы через всю эту грязь — если бы это помогло. Но не поможет, потому что я по-прежнему не могу доказать, что не был с Кей той ночью и никто не может установить ни мою вину, ни невиновность.

Даже сквозь горе она поняла справедливость его слов, и отчаяние, прозвучавшее в них, заставило ее взять себя в руки. Долго они сидели рядом, и соприкосновение губ давало благословенное забвение.

Они совсем забыли, что занавеси на окнах откинуты, и не подозревали, что кто-нибудь может за ними подсматривать…