Георгий Марчик - За денежкой

Гусаров поднялся и пошел в туалет. Шептуновский с сочувственной улыбкой осторожно заметил:

— Он вас все время критикует. В конце концов, вы работник бюро, в некотором роде наш начальник…

— Пустяки, — сказал Градов, покривившись. — Я не обращай внимания. Пусть говорит все, что хочет. У него с женой нелады — Жена молодая, красивая, очень славная. Он безумно ревнует, бьет ее. Она дважды приходила к нам жаловаться. А сейчас уехал и места себе не находит. Видите сами — прямо на уши становится.

Они договорились собраться через час после ужина, чтобы обсудить план на следующий день. Шептуновский ушел в свой номер. Гусаров отправился на переговорный пункт. Его и впрямь терзали страшные муки. Что бы ни делал, мозг сверлило одно — как там Люся? Накануне поездки они в очередной раз поскандалили. Она сказала: «Мы нищие. Мне стыдно показаться на людях. Я иду по улице и мне кажется, что на груди у меня плакат: „Бедная!“ Зато у меня муж поэт…» Не сдержавшись, он обозвал ее непотребным словом. Люся влепила ему такую пощечину, от которой у него чуть глаза не выскочили из орбит.

Раньше она плакала, билась в истерике, проклинала тот день и час, когда сошлась с ним. Но сейчас словно окаменела. Ледяным тоном, за которым он ощутил пугающую бездну — сказала, что на этот раз между ними все кончено. Отныне она считает себя свободной. Как было уезжать после этого на целую неделю? Но и не уехать он не мог. Он шел на переговорную и не знал, что сказать. «Люся, я люблю тебя!» Смешно, фальшиво… Это они уже проходили. «Люся, прости, я погорячился!» Или: «Клянусь, это никогда больше не повторится!» Брр!

Ему нечего было сказать. И все равно он знал, что позвонит — только бы услышать ее голос. Что-нибудь скажет. Ну хотя бы: «Здравствуй, Люся!» Нет, она не бросит трубку. Она ответит «Здравствуй!» Она вежливый, воспитанный человек. Это он сделал ее истеричкой. «Я виноват», — скажет он. «Не морочь мне голову», — скажет она. Однажды они уже расходились. На прощанье — взбешенный ее непреклонностью, упрямством он дал ей хорошую взбучку. Казалось, это все. Назад пути нет. Спустя месяц, выждав, чтобы она остыла, он с огромным букетом ее любимых гладиолусов пошел каяться. Какие-то еще нашлись в запасе чистые и искренние слова, она поверила и простила. У него был такой жалкий, несчастный, кающийся вид. Больше не простит. Так любовь наказывает сама себя. Она полностью раскрывает свою мощь в опасности и подобно скорпиону при крайней опасности убивает себя.

Разве не так? Он сам сделал все, чтобы Люся разлюбила его. Он все понимал, видел — как в хрустально чистом, промытом весенним дождем воздухе отчетливо видится каждая редкая деталь, каждый листик, каждая веточка, травинка — но не мог обуздать себя, совладать с собой, стать выше себя. Его ломал и крутил как щепку бешеный водоворот противоречивых чувств — любви, страха, нежности, ненависти, отчаяния. Любовь убивала любовь. Медленно и неотвратимо. Но как же он теперь будет жить без нее: своего антагониста.

Дежурной телефонистки на месте не оказалось. Обычно в это время никто в поселке уже не звонил. Нетерпение сжигало Гусарова. Он готов был собственными руками вырвать с корнем стоящие вокруг деревья, но вместо этого в бессильном отчаянии прислонился лбом к шершавой кирпичной стене двухэтажного дома телефонной станции. Наконец, пришла телефонистка, набрала нужный номер. «Абонент занят», — равнодушно сказала она. «Разъедините», — нетерпеливо потребовал он. «Не разрешает», — через минуту сказала телефонистка, с сочувствием глянув на него. Они очень проницательны, эти телефонистки. «Хорошо, подожду», — сипло сказал он и вышел на улицу. Он готов был сорваться с места и отправиться домой любой попутной машиной, даже пешком. Увы, из этой дыры сейчас не уедешь. Как в ловушке. Остается ждать. Отправился в эту проклятую поездку ради каких-то жалких трех сотен. А что делать? Без них не проживешь, а он не умеет по-другому зарабатывать. За стихи платят гроши, да и попробуй напечататься. Неужели это конец? Неужели ничего нельзя поправить? И он уже никогда не сможет прижать к своей груди ее худенькое нежное тело, заглянуть в ее прекрасные, полные невысказанной тайны и любви глаза, целовать ее лицо, шею, грудь… И с ней проваливаться в летящее прекрасное небытие… Неужели этого никогда больше не будет? Каким хрупким оказался этот иллюзорный дом на берегу счастливого моря жизни. Это он сам, проклятый, своими руками сломал его. Все разрушено, как после бури.