Фелиция Флакс - Зеркало души

…любовь.

Ничего не осталось внутри. И надо, чтобы ничего не оставалось снаружи. Именно поэтому любые напоминания о Феликсе Ипатове надлежало уничтожить.

Смерть так смерть.

Дни сделались точно такими же, какими они были всю ее жизнь до него : длинными-длинными, тусклыми-тусклыми, беспросветными, ничем не заполненные. День-ночь, день-ночь. И ничего более.

Она перестала смотреть на небо. Она забыла, что такое красота. А звезды… Звезды теперь были только тряпичными.

Осень для Радмилы наступила незаметно, но совершенно своевременно. Ей очень требовалась осень. Ей требовались дожди, ей требовалась влага, чтобы хоть что-то могло плакать — своих собственных слез у нее не нашлось. Пусть уж вместо нее плачет шальной дождь. Она пыталась гулять по промокшим улицам, тоже промокшая и продрогшая, нарочно оставляя зонт дома. И тогда ее щеки были мокрыми, как будто по ним текли слезы. Те самые, невыплаканные ей самой.

Однако после пяти прогулок Радмила отказалась от этих промозглых променадов. Как-то так получалось, что какими бы маршрутами она ни шла, куда бы ни сворачивала, по каким бы улицам ни блуждала, она неизменно оказывалась перед гигантским многоэтажным зданием, в котором находился офис «Триколора». Глаза ее отсчитывали тринадцать этажей, мгновение смотрели на зеркальные стекла, а после она трусливо убегала, не оглядываясь, пряча лицо в шарф, задыхаясь и хрипя.

Бежала, как преступница, — куда глаза глядят.

Дождь.

С прошлого вечера и весь сегодняшний день. На улице — сплошь потоки воды, в разлившихся гигантских лужах — исполинские пузыри. Ветер рвет померкшую листву и швыряет ее в окна. На небе — свинец. Небо тяжелое и студеное, готовое обрушиться в любой момент.

Пусть же скорее рушится.

Радмила отвела глаза от запотевшего стекла. До конца рабочего дня еще полтора часа. Но ни один из читателей не жаждал в такую погоду переступить порог библиотеки. Часы за спиной равнодушно отсчитывают минуты абсолютного безделья, которое так портит душу.

Она встала и прошлась по пустому помещению. Прильнула к стеклу и сразу отпрянула — уж слишком холодным оно оказалось. А в ней и так мертвенного холода предостаточно.

Вдалеке стукнула входная дверь. Неужели все же кто-то отважился забежать сюда по такой погоде? Радмила поспешно уселась на свое рабочее место.

Ипатов-старший в развевающемся черном плаще появился в раскрытых дверях, подобно дьяволу из преисподней. Для пущего готического эффекта требовался хладный сквозящий холод, который бы затушил горящие свечи при появлении страшного черного человека.

Лицо его было настолько чеканным и мрачным, что Радмила без всяких дополнительных готических эффектов тихо сползла вниз по стулу и прикипела к его потертой обивке онемевшей задницей.

Агатовые, смертельно-опасные глаза Виталия Викторовича быстро обежали залу, не задерживаясь на книгах, и вонзились в съежившуюся библиотекаршу.

Поначалу он ее не узнал. В последнюю их встречу ее глаза еще сверкали, лицо было оформлено по всем правилам макияжа и жило особенной жизнью, улыбалось, светилось изнутри. Бледная же кикимора с погасшими очами и паклей, стянутой на затылке лохматой резинкой, очень мало напоминала знаменитое «лицо» фирмы «ОптикЛайф», и чьи ангельские глаза по-прежнему искушали и завлекали всех и вся с рекламных проспектов.

Может быть, Виталий Викторович и покоробился внутренне от этого видимого безобразия, но лицо его осталось неизменно-чеканным.

Он молча обогнул библиотекарскую стойку и с силой выдернул Радмилу из ее укрытия.

— Ой, — вывалилось из Радмилы испуганное междометие, и она прикусила себе язык.

Это был жуткий сон. Виталий Викторович молча волок ее к выходу. Пока она сражалась за право сделать самой шаг и выдавить из себя протест, он успел затолкать ее в свой заляпанный грязью по самую крышу «Мерседес». Автомобиль рванул с места.

— Что вы делаете? — наконец запоздало удалось возопить ей, когда дома стали проноситься за стеклом с космической скоростью.

— Спасаю своего сына, — коротко ответил Виталий Викторович, не отрывая глаз от дороги.

— Не вижу логики. — Радмила уставилась на него, не подозревая, каким удивительным аквамариновым светом вдруг вспыхнули ее умершие глаза. Тем самым особым дивным светом, который однажды свел с ума Ипатовых, и младшего, и старшего.

— Я тоже.

— Меня уволят, — робко заметила она, всерьез напуганная тоном его голоса.