Фелиция Флакс - Зеркало души

— Мы останемся с вами друзьями, Радмила? — Голос Виталия Викторовича неожиданно наполнился вкрадчивыми бархатистыми тонами.

Вот ведь какой! Только что угрожал, глумился, и вот уже о дружбе поет. Радмила мысленно вскипела.

— Если только расстанемся навсегда, — процедила она сквозь зубы.

— Навсегда не получится. По крайней мере, пока вы спите с Феликсом. — Ипатов-старший понимающе усмехнулся. — На вашем пути я, конечно, стоять не буду. Но я буду маячить за спиной…

— Тогда я не стану оборачиваться.

— Это правильно. Потому что если вы обернетесь — можете сделать неверный шаг, а я промахом обязательно воспользуюсь.

Радмила кивнула. Да уж, Ипатов-старший своего не упустит. Очень проницательный и умный враг. А она даже воевать толком не умеет.

От Феликса она не ждала вопросов. Она его самого не ждала в этот вечер. Он должен был уйти на запланированные съемки и вернуться лишь на следующий день.

Но когда она, войдя в квартиру, включила свет, Феликс лежал на софе. Не спал. Лежал в темноте с раскрытыми глазами, как будто дожидаясь ее.

Лицо у нее все еще было искажено горечью от общения с Виталием Викторовичем, она мечтала разрыдаться в подушку и не сразу с собой справилась. Феликс обязательно должен был заметить эти гримасы, увлажнившиеся глаза и подрагивающие губы. Он ведь фотограф! Гениальный…

Сердце у нее сжалось. А может быть, Виталий Викторович прав? Может, ей действительно не следует встречаться с человеком, который мыслями в другой Вселенной?

Что его держит около нее? Возможно, какой-нибудь циничный расчет? Или чувство вины за «попорченную» невинность? Или он выжидает время, чтобы изящно распрощаться?

От подобных мыслей сделалось тошно.

— Почему ты здесь? — спросила она, потянувшись к застежке платья.

— На улице дождь. — Феликс умел объясняться по-инопланетянски, как и его отец.

— Съемки отменились?

— Можно и так сказать.

Она вздохнула. Стянула с себя платье, отшвырнула его как ненужную тряпку (а так оно и было) и присела на софу.

— Я тебе нравлюсь? — Этот вопрос легко слетел с ее напряженных побледневших губ.

На самом деле хотела спросить: «Любишь ли ты меня?» — но побоялась острого пронзающего вопроса. Этим вопросом можно убить.

Ресницы Феликса дрогнули. А у нее дрогнуло сердце от возникшей заминки. Она жадно всматривалась в лицо Ипатова-младшего, пытаясь уловить правду ( отвратительную правду), прочитать ее в глазах, разгадать по едва заметной мимике лицевых мышц.

— В твоих глазах звезды. Очень близко. А звезды — это именно то, что мне нужно. Звезды меня вдохновляют, — наконец, проговорил Феликс ровным голосом.

Радмила стиснула влажные пальцы. Правду! Она хотела услышать правду! Что ей красивые, сложнопереплетенные, пропитанные розовой карамелью фразы! Да или нет — вот что она хотела услышать.

— Так да или нет?

Феликс тихо улыбнулся. Он привычно притянул ее к себе. Движением, которое выдавало в нем неистового любовника.

— Да — это слишком короткий ответ; нет — слишком неправильный. — Его дыхание согревало. — Должно быть еще какое-то слово, которое бы оказалось самым точным. Верным.

— Ты его знаешь?

— Подозреваю, что знаю.

— Ты мне его скажешь?

— Дай мне время.

Радмила смирилась. Она связалась с Феликсом, а потому не должна ждать банальных объяснений. Ее удел — намеки и полуправда. Это в лучшем случае. И месть ее будет такой же.

— Твой папа был сегодня со мной честен, как никогда, — коротко обмолвилась она, распластываясь по софе.

— Заболел, наверное. — Феликс усмехнулся и прижался к ней.

В его лице ничего не поменялось. Он по-прежнему не жаждал узнать подробности. Изгрызенную сомнениями Радмилу это явное равнодушие все больше бесило.

— Он сказал все, что обо мне думает, — продолжала она с садомазохистским блаженством в голосе.

— Не может такого быть. Если бы отец решился сказать все, что он думает, то ему бы одного вчера не хватило. Он у меня слишком много думает. А ты вернулась чересчур скоро. Пары часов ему вряд ли хватило бы для всех мыслеизлияний.

— Ну-у, тогда он сделал выборку. Очень яркую. Я тронута.

— В смысле, умом тронулась от папочкиных мыслей вслух? Понимаю.

Ипатов-младший тоже стервец! Издевается без зазрения совести! Там, где нужно быть серьезным, он становится шутом. В отличие от своего папули, который шут везде, но только не там, где все серьезно. Там — он дьявол.

— Ничего ты не понимаешь! — в сердцах воскликнула она и замолчала.