Надин Арсени - Миленький ты мой...

— Марсель! Ну, слава Богу, — ты дома! Я уже собрался было поехать туда сам.

— Куда? — Марсель с удивлением слушал прерывистый голос отца, который всегда был таким спокойным.

— В комиссариат полиции одиннадцатого округа. Мне только что позвонили оттуда, — у них находится Таня; кажется, она… не в лучшем виде. Они уже известили советское посольство, при ней нет никаких документов, и она говорит в том числе и по-русски… в основном, по-русски, но при этом часто упоминает твое имя, — поэтому комиссар и решил со мною связаться.

Марсель бросил трубку, ничего не ответив отцу. В его мозгу зазвучал пронзительный сигнал тревоги — он должен был успеть, опередить работников посольства. Стоит только Тане оказаться в их поле зрения, и судьба ее будет решена, ей уже не вырваться. Марсель не помнил, как оделся и сел за руль. Он опомнился уже у освещенного подъезда комиссариата и поставил машину так, чтобы максимально осложнить парковку еще одной машине, — лимузина с посольскими номерами поблизости пока не было видно.

Едва отворив входную дверь, он услышал крик, доносившийся из приемной. Текст можно было разобрать далеко не полностью, но того, что ему удалось понять, было более, чем достаточно.

— Ну что, твоя наконец-то взяла, вертухай проклятый? Давай, давай, — сразу волоки на допрос! Чего ждешь? Или ты меня хочешь только в компании с этим вашим Бовилем? — Таня выругалась уже по-французски и заговорила снова после глубокого вздоха, тоскливо и даже слегка доверительно:

— … Ну уж его-то, милый мой, тебе теперь не достать… Никому не достать, и она по-детски обиженно всхлипнула.

Марсель уже стоял на пороге приемной, где разыгрывалась уникальная для парижской полиции сцена… Таня подняла зареванное лицо, явно приготовившись опять перейти в наступление, но наткнувшись взглядом на испуганные глаза Марселя, словно окаменела, она сжалась на стуле, вцепившись побелевшими пальцами в коричневое сиденье.

Разом окинув ее взглядом, Марсель был поражен тем, как она изменилась. Это уже не была ни диковатая девочка-медсестра из лагерного лазарета, ни опьяненная любовью молодая женщина, скакавшая рядом с ним на лошади по аллеям родового поместья.

Даже сквозь ее пьяный раздрызг проступали черты уверенной в себе, абсолютно свободной, знающей себе цену женщины — в меру элегантной, в меру экстравагантной, в меру развязной. В руках она сжимала смятый газетный лист, в середине которого было набрано жирным шрифтом объявление о том, что барон М. де Бовиль и мадам экс-Дюамель имеют честь объявить о своей помолвке…

«Вертухай», с поразительным спокойствием перебиравший бумаги на своем столе, вывел Марселя из оцепенения, вопросительно произнеся его имя. Марсель быстро обернулся, решительно приблизился к стражу порядка и протянул ему свою визитную карточку, не забыв приложить к ней весьма солидную банкноту. Потом бросился к Тане, схватил ее в охапку и потащил к выходу.

На сей раз Таня не сопротивлялась.

Уже в дверях полицейского участка они столкнулись с двумя одинаково и добротно одетыми молодыми людьми. Их манера держаться не оставляла ни малейших сомнений относительно их национальной принадлежности и рода занятий. Марсель шутовски поклонился и обняв пошатывавшуюся Таню, которой не нужно было демонстрировать актерских способностей, завопил во все горло популярную песенку. Молодые люди брезгливо попятились, пропуская подгулявшую пару, потом, не мешкая, вошли в дверь полицейского участка.

Марсель рывком распахнул дверцу роллс-ройса и впихнул Таню на переднее сиденье, потом вскочил в машину сам и рванул с места. Они мчались по ночному городу, словно опять, как полтора года назад, пытаясь уйти от погони. Несмотря на зимний морозец Марсель опустил стекла со своей и с Таниной стороны, и теперь ледяной ветер трепал ей волосы, хлестал ее по щекам (… как пощечины пронеслось в трезвеющей Таниной голове), выдувал злой, беспомощный хмель. Ей не было стыдно за себя перед молча смотревшим вперед Марселем, — это была ее жизнь, и она была вольна распоряжаться ею сама, как умела.

Два последних дня, проведенных ею наедине с Парижем и алкоголем, заставили Таню почти забыть о том, с чего собственно все началось; она помнила только газетный текст, бросившийся ей в глаза, когда она рылась в редакционной почте.

В тот момент она сразу рванулась к Вадиму, но он уже отъезжал со стоянки, торопясь на срочный репортаж, и она почувствовала себя брошенной и никому не нужной, глядя вслед удалявшемуся на второй скорости красному шевроле. Все последующее осталось в ее памяти в виде пестрых мозаичных картинок в крутящемся детском калейдоскопе. Она билась, как рыба, попавшая в сеть, уходя из одного бара и тут же попадая в следующий. Ей казалось, что она все время возвращается в одно и тоже место, разговаривает об одном и том же с одними и теми же людьми, последним из которых оказался «вертухай» в высокой черной фуражке. И только с Марселем она пока не обменялась ни одним словом. Таня с трудом повернула к чему раскалывавшуюся от нестерпимой боли, совершенно пустую голову (и что только там может так болеть?) и спросила: — Куда ты везешь меня?