Идиля Дедусенко - Легенды Седого Маныча

У Матвея сердце шибко-шибко забилось при виде этакой красы. А Маревна протянула к нему руки, приглашая встать. Потом повела рукой над степью. Матвей поднялся, будто во сне, чувствуя, что не совладать с ее волей. И тут увидел…волны! Да не Маныч ли это родимый? Не к нему ли он снова вернулся?

Волны плавно катились одна за другой. Маревна, покачиваясь на волнах, улыбалась и, слегка поводя рукой, все звала и звала Матвея к себе. А где-то над ним, наверху, звучала нежная музыка, будто высоко в небе пели волшебные свирели. И забыл Матвей о рассказах бывалых людей, об их предостережениях, кинулся к Маревне, не сводя с нее глаз, кинулся к воде и думал, как припадет сейчас к краю платья царицы, как окатят его прохладные волны. И такой радостью наполнилась его душа, какой он никогда до того не испытывал.

Он шел все быстрее, почти бежал, а недосягаемые волны откатывались все дальше, и Маревна плыла над ними, как прекрасное видение, и притягивала к себе своей неописуемой красотой. А когда Матвею показалось, что он уже настиг ее и вот-вот коснется полупрозрачного платья, будто сшитого из голубого воздуха, он споткнулся и упал без сил.

Вот и пришел ему конец, никто не узнает, где истлеют его кости, думал он. И тут на минуту пришел в разум. Неужто даст погубить себя ни за что, ни про что? Неужто не одолеет силу Маревны? Он приподнял голову и, глядя на степную царицу, горячо прошептал: «Заманиваешь, проклятая? Так знай же, не пойду я больше за тобой! Настенька моя краше тебя!»

Маревна сильно колыхнулась от такой обиды, потом мелко-мелко задрожала и медленно растаяла. Только голубая струйка, тянувшаяся к небу, напоминала о ней. И сразу исчезли синие волны. О чудном видении напоминал только легкий звон в ушах. А сквозь него пробивался еле слышный голос Насти: «Люблю тебя! Помню и жду!»

Матвей увидел, что лежит у края житного поля, которое слегка колышется в знойном мареве, напоминая волнующееся море. Тяжело дыша и все еще ощущая непостижимую силу Маревны, он потрогал голубоватый колос с длинными усиками: вот-вот начнет созревать. «Значит, люди близко, коли рожь растет», – осенило его. И он побрел прямо через поле, раздвигая упругие стебли.

Солнце уже опустилось низко над степью, когда Матвей пересек поле и вышел к едва приметной тропинке. «Она скорее к человеку приведет», – подумал он и свернул на нее. Осознав свою твердость, он пошел по тропинке, не оглядываясь, страшась снова испытать на себе притягательную силу Маревны. Вскоре показался темно-синий дымок, какой бывает, когда жгут кизяки. Матвей увидел неподалеку длинную саманную кошару и рядом маленькую хатку, возле которой топилась летняя печь. У печи сноровисто хлопотала молодайка в белом платочке. Матвей чуть не заплакал от радости, увидев снова человеческое жилье. Измученный длинной дорогой, зноем, жаждой и степными видениями, он упал на колени и низко, припадая лбом к пыльной тропе, поклонился святому очагу жизни. И такая тоска по дому, по родной приманычской земле охватила его, что готов он был хоть на коленях приползти ко всему, что так дорого сердцу.

С трудом добрел Матвей до кошары. «Воды!» – только и сумел вымолвить. Чабан окинул его суровым взглядом, а молодайка быстро зачерпнула полный ковш и поднесла Матвею. Он жадно пил, торопясь и обливаясь, пока на дне не осталось ни капли.

Когда густая темнота расползлась по степи, зажгли костер. Сытый и обласканный гостеприимными хозяевами, Матвей, глядя на беспокойные языки пламени, рассказывал им о своем хуторе, лучше которого и на свете-то нету, о том, как плутал по степи и как заманывала его степная царица, да любовь к Настеньке сильнее оказалась. Молодайка со страхом крестилась, чабан понимающе кивал головой, а подпасок недоверчиво хмыкал:

– Да то ж облака и пар от земли.

Матвей, передохнув, вернулся домой. На обратном пути с дороги в степь уже не сворачивал. Стал снова чабановать. И сколько потом ни ходил по степи, Маревну больше не видел. Говорят, она кажется только одиноким заблудившимся путникам.