Валерий Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо

Баварин замолк. Прошло несколько минут.

— И что дальше? — спросил я.

— Дальше я еще не придумал, — сухо ответил он.

«Ерунда какая-то», — подумал я и стал глядеть в окно. Моросил дождь. Поезд медленно катился вдоль небольшой речушки. Посредине реки, прямо из воды, росли три березы.

— Знаешь, сынок, кто такой меритократ? — вдруг спросил Баварин.

Я знал.

— Это человек, который добился успехов в жизни благодаря своим способностям.

— Вот именно — своим способностям, — хмуро повторил он. — Тридцать лет назад я отправился завоевывать Москву. Не буду говорить, чего мне это стоило, но я ее завоевал. — Баварин с размаху грохнул кулаком по столу. — Завоевал, черт возьми! Как Наполеон!

— Кажется, я понял, откуда вы отправились ее завоевывать.

Баварин посмотрел в окно. За окнами вагона уже начинался пригород.

— Да, именно отсюда, — подтвердил он. — И вот теперь я решил навестить родные места. Прикоснуться к своим истокам. — Он снова перевел на меня хмельной взгляд. — А знаешь, почему?

— Нет, — ответил я, — не знаю.

— Потому что меня посетило предчувствие близкой смерти. Старость приходит внезапно, сынок. В один прекрасный день просыпаешься и понимаешь, что ты уже старик.

Баварин выглядел где-то на «полтинник», так что отправляться на тот свет ему было явно рановато.

— Трезво вы смотрите на жизнь, — заметил я.

В купе заглянула проводница.

— Вы, что ли, сейчас выходите? — спросила она. — Собирайтесь. Стоянка поезда две минуты.

Я уехал отсюда ровно семь лет назад в такой же сумрачный и дождливый день. С утра сходил на вокзал за билетом. Уложил в сумку то немногое, что намеревался взять с собой. Оставалось последнее…

Мы встретились с Ириной на нашем обычном месте. Еще издали увидев меня, она бросилась навстречу.

— Давно ждешь? — спросил я, целуя ее в губы.

— Целую вечность.

Серебристый плащ с большим капюшоном скрывал ее фигуру, оставляя открытыми мокрые от дождя коленки. Длинные стройные ноги были обуты в изящные полусапожки со шнуровкой.

Я повел ее в мастерскую матери. По дороге мы купили коробку шоколадных конфет и бутылку недорогого вина. Когда мы зашли в мастерскую, я захлопнул дверь и повернул ключ. Именно сегодня я решил сделать то, что задумал еще в школе.

Дальше тянуть уже не имело смысла.

В мастерской все произошло, как я и хотел. Сначала мы пили кислое вино, закусывая сладкими конфетами, болтали о том о сем, смотрели развешенные по стенам картины… Ирина пыталась что-то наигрывать на расстроенном рояле, доставшемся нам с матерью в наследство от моего второго отчима — композитора. Затем, расстелив на диване одеяло с розовыми слонами, мы лежали и целовались.

Солнце садилось. В мастерской стоял красноватый полумрак — из-за оранжевых занавесок.

А потом…

Потом наступила ночь. Часы пробили двенадцать. Я погасил свет и зажег свечу.

— Давай послушаем музыку, — предложила Ирина. — Включи радио.

Я включил старенький приемник, и в комнате зазвучали сентиментальные песенки. Ирина стянула через голову свое узкое трикотажное платьице, оставшись в одних кружевных трусиках. Я тоже разделся.

Мы стали танцевать, прижимаясь друг к другу голыми телами.

Ирина, закрыв глаза, склонила голову мне на плечо. Ее каштановые волосы приятно щекотали мою щеку.

— По ночам наши души отправляются в путешествия, — тихо сказала она. — Я только что мысленно побывала в Таиланде.

Ирина засмеялась, но тут же резко оборвала свой смех.

— А вдруг сейчас придет твоя мать?

— В первом часу ночи?.. Зачем ей сюда идти?

— Просто так. Порисовать. Может, на нее вдохновение накатит. И она решит кончить свою картину.

— Вряд ли, — сказал я. — По ночам на нее не накатывает.

— Ой-ой-ой, как остроумно, — иронически произнесла Ирина и начала подпевать звучавшей песенке. — А тебе нравятся ее картины? — спросила она минуту спустя.

— Не особенно, — признался я. — Впрочем, одна нравится. Вон та, у окна.

Ирина, взяв в руки свечу, подошла к картине и стала внимательно ее разглядывать, вслух говоря о том, что видит:

— Дождь, толпы людей под зонтиками. А среди них — фигурка обнаженной девушки. Она вся такая тоненькая, беззащитная…

Мы вновь закружились по комнате.

— Искусство… — хотел было я сказать какую-то очень умную фразу.

— Тс-с-с, — прижала она к моим губам свой пальчик. — Это моя любимая песня.

По радио звучал хрипловатый женский голос, до краев наполненный сладкой горечью. Певица пела на французском языке.