Елена Арсеньева: Королева эпатажа (новеллы)

— Вы не были в Париже, сударь? Нет? А в Марселе? Тоже нет? Ах, какая жалость! Непременно приезжайте! А по пути завернете к нам в Сан‑Донато, поболтаем по‑дружески… Кстати, нет ли у вас разменять тысячу рублей? У меня, как назло, нет мелочи заплатить за мое шампанское…

Банкир усмехнулся и попросил принести ему ее счет. Улыбка, которой наградила его княгиня, была ослепительной. Слово за слово, выяснилось, что обворожительная Софья уезжает в Москву нынче вечером. Причем тем же поездом, что и банкир. И вообще у них купе в одном вагоне!

Вечером в поезде Догмаров пригласил княгиню к себе. Уже стояло на столике шампанское и открыта была бонбоньерка с шоколадом. Правда, княгиня попросила принести еще бенедиктину. Догмаров выглянул из купе и приказал проводнику немедля сбегать в вагон‑ресторан. Княгиня глядела поверх бокала так, что Догмаров начал облизываться.

У него еще никогда не было приключения с великосветской дамой! Ох, какая женщина! Настоящий парижский шик! От нее просто голова кружится! Или это после бенедиктина в смеси с шампанским? Кружится… голова…

Банкир со стоном уронил голову на столик.

Проснувшись и с трудом подняв ту самую голову (она, чудилось, свинцом налита), он не нашел близ себя княгини Сан‑Донато. Не нашлось ее также и в поезде. Видимо, сошла на какой‑то промежуточной станции, а то и на полустанке… Исчезли также все деньги, которые были при Догмарове, а еще — ценные бумаги на сумму 43 тысячи рублей.

Говорят, что однажды в Москве вдова бедного служащего получила после смерти мужа единовременное пособие в пять тысяч рублей. И вообразите, она даже до дома не успела донести деньги! Путь ее лежал по шумному Кузнецкому Мосту. Какая‑то горничная, шедшая рядом, уронила корзинку и рассыпала яблоки. Девушка громко зарыдала, клянясь, что хозяйка теперь убьет ее. Не вынеся патетического зрелища ее слез, все прохожие кинулись подбирать несчастные яблоки. Бедная вдова — тоже… Вдруг кто‑то сильно толкнул ее. Она упала, а когда вскочила, обнаружила, что сумка с деньгами исчезла. И безутешная горничная тоже пропала, даже не собрав своих яблок…

Полуживая от горя вдова обратилась в полицию, но, хоть ее показания и записали, так же как и приметы горничной (маленькая, худенькая, волосы рыжеватые, большие карие глаза, на щеке родинка и несколько оспинок), но только руками развели: ничем, мол, помочь не можем. Похожа по приметам на знаменитую воровку — Соньку Золотую Ручку, у той тоже рожа рябовата, рост маленький, а на щеке не то бородавка, не то родинка, — но где ж ту Соньку искать? Сие никому неведомо, она ж, как ветер, — то там, то здесь. Но будем искать! Как только найдем — непременно сообщим. А коли не найдем… Такая, значит, злая ваша судьба, сударыня. А вообще‑то вы сами виноваты, нечего рот разевать, коли в сумке большие деньги!

На ту пору случился в полицейском участке корреспондент «Ведомостей». Он поглядел‑поглядел на рыдающую вдову и написал для своей газеты душераздирающую заметку о том, как Сонька Золотая Ручка грабит бедных людей, как оставила без куска хлеба мать и бедных малюток, лишившихся недавно отца‑кормильца. Заметку напечатали, газета вышла. А спустя два дня бедной вдове принесли почтовый перевод аж на десять тысяч рублей! Перевод сопровождался письмом:

«Милостивая государыня! Я прочла в газете о постигшей вас беде. Я сожалею, что моя страсть к деньгам послужила причиной несчастья. Возвращаю вам ваши деньги и советую впредь поглубже их прятать. Еще раз прошу у вас прощения. Шлю поклон вашим бедным малюткам».

А еще говорят, что…

Бог ты мой, что только не говорили о ней, об этой маленькой пикантной женщине с карими глазами и родинкой на щеке (в официальных протоколах ее почему‑то обзывали бородавкой), каких только скандальных подробностей не присовокупляли к каждому ее шагу! Во все это совершенно невозможно было поверить. Такое напишет писатель в романе — читатели усомнятся. А между тем все оказывалось правдой. Когда наконец она попалась блюстителям правосудия и над нею состоялся суд, в зале, самой собой, яблоку негде было упасть! Присяжный поверенный Шмаков заявил тогда: «Софья Блювштейн — выдающийся образец того, что может поставить на уголовную сцену еврейство».

Как правило, ее называли Софьей Блювштейн, хотя имя и фамилия для этой особы — понятия более чем условные. Пожалуй, она и сама не могла бы с точностью сказать, как ее зовут. Принято считать, что при рождении ее нарекли Шейндля Сура Лейбова Соломониак. Но более она известна как «Сонька Золотая Ручка».