Александра Рипли - Из золотых полей

— Братья и сестры, — тихо проговорил Гэскинс, — сейчас я расскажу вам об одной священной минуте, что была в моей жизни. Я опишу ее вам обычными слабыми словами, зная, что ваши любящие сердца смогут претворить их в образы яркие и зримые. Представьте себе женщину, мою возлюбленную жену, страдающую, как страдали все находящиеся здесь женщины-матери. Вы, сестры мои, лучше моего знаете, какое это счастье и какая мука: совершить чудо, принеся в этот мир новую жизнь и новую душу. Родив, моя жена подозвала меня к себе, и я увидел, что в ее хрупком теле не осталось сил, чтобы противостоять смерти. Но Дух Святой вошел в нее, и ее милое лицо сияло счастьем, в то время как земная жизнь ее уже покидала. Я плакал и умолял ее не умирать, хотя и знал, что это Божья воля: мне потерять ее, а ей — обрести жизнь вечную, в которой нет ни страданий, ни скорбей.

Тогда она приподняла руку, чтобы я унял свои рыдания. И ради нее, моей любимой, я замолчал, хотя сердце мое кричало от горя.

И вот, в этой тишине раздался звук, такой тоненький, такой слабый, что я было подумал, что ослышался. И тогда моя ненаглядная жена прошептала свои последние слова. «Это тебе дар, — шепнула она, — дар небес…»

И я своими глазами узрел это чудо, чудо жизни, явившейся там, где воцарилась смерть — ибо в тот же миг меня позвала моя новорожденная дочь, которой я дал имя Лили, потому что в тот день была Пасха, Светлое Христово Воскресение, и везде, по всей округе, цвели прекрасные полевые лилии.

И сегодня я попросил ее обратиться к вам с приветствием и своим присутствием засвидетельствовать перед каждым из вас, как любит его наш Господь. Он здесь, он ждет, чтобы вы приняли этот дар — Его любовь. Вам достаточно только раскрыть свои сердца Ему и его дару.

Дэн Гэскинс отступил в сторону, и из потемок за его спиной возникло видение несказанной красоты. Слушатели задохнулись от изумления, и их заплаканные лица осветились счастливыми безыскусными улыбками.

Маленькая тонкая фигурка была облачена в простое белое одеяние со складками, ниспадающими от плеч прямо до пола. На девушке не было никаких украшений — только блестящее золото кудрей, совершенный овал прекрасного, нежно-белого, как свежая пахта, лица и глаза, синие, словно два сапфира.

— Она похожа на ангела, — шепнул Гидеон на ухо Нэйту.

— Да, — только и смог выговорить Нэйт. На сердце его легла какая-то тяжесть, и в то же время оно рвалось из груди, словно желая взлететь ввысь. Теперь он знал — от этого бесполезно убегать, это бесполезно отрицать. Доводы рассудка и благоразумия не помогут. Он попал в плен к любви.

Лили простерла вперед руки, словно желая обнять всех собравшихся. Она запела, и ее высокий юный голос был так же чист и прекрасен, как и ее лицо:

Плечи Нэйта поникли. Разве посмеет он заговорить с ангелом? Ведь он о таком и помыслить недостоин. Но нет, он непременно должен еще раз увидеть ее, поговорить с ней, дотронуться до нее, чтобы убедиться, что она не обман чувств, что она и вправду существует. Сегодня пятница. Молитвенное собрание продлится еще два дня. До тех пор надо обязательно подойти к ней и поговорить с нею наедине.

В субботу он с трудом протолкался сквозь толпу парней, которые всегда собирались вокруг Лили, где бы она ни появилась. Она была одинаково любезна со всеми, одаривала всех улыбками, никого не выделяя, и всякого, кто протискивался к ней, чтобы сказать несколько слов, выслушивала с величайшим вниманием, чуть приоткрывая при этом свои полные румяные губы. Вид ее маленьких белых зубок и розового языка сводил Нэйта с ума.

Но он не станет вести себя, как дурак, подобно всем остальным, которые наперебой предлагают принести ей лимонаду, спрашивают, не надо ли проводить ее на общее пение гимна или на молебствие, или куда-нибудь еще.

Правда, она соглашалась выпить лимонад и разрешала смельчаку проводить ее, но свора обожателей продолжала тесниться вокруг нее даже тогда, когда она шла под руку с тем, кто вызвался ее провожать.

Но Нэйту было необходимо оказаться с нею наедине. Совершенно необходимо. Поэтому он упрямо держался на краю толпы поклонников. Отойти в сторону он был не в силах, а делать то, что делали другие, ему не позволяла гордость. Он надеялся, что выражение лица у него все же не такое глупое, как у остальных, которые все до единого выглядели так, будто их только что огрели промеж глаз совковой лопатой.