Гэлен Фоули: Влюбленный герцог

— Ты просто дурак. Тебе это известно? Дурак и надутый осел!

Не поднимая головы от книги, Хоук бросил на Алека угрожающий взгляд.

— Ты убил ради нее. Ты мог умереть из-за нее. Я видел, как хорошо вам было вместе. Она предназначена для тебя, Хоук. И ты дал ей уйти? Почему?

Роберт ничего не ответил.

— Я знаю почему, дурень ты эдакий. Есть такое слово — страх. Иди за ней.

— Нет.

— Но почему?! — изумился Алек.

— Она меня бросила. Что я, по-твоему, должен делать?

— Все, что понадобится! Это лучше, чем сидеть здесь и страдать. Хочешь, я поговорю с ней о тебе?

— Ни в коем случае! Господи, Алек, да говори же потише. — Он оглянулся и увидел удивленные лица членов клуба. — Как видишь, я пытаюсь здесь работать. Так что будь добр, оставь меня одного.

— Остаться одному — это именно то, что тебе предстоит в ближайшем будущем, ваша светлость. И это именно то, чего ты заслуживаешь. Знаешь что? Ей лучше без тебя. Потому что ты, друг мой, точь-в-точь как твой бессердечный отец.

И, оттолкнувшись от стола, Алек вышел.

Он ушел, а Хоук еще долго сидел не шевелясь, тупо глядя на листочек с немецкими словами. Он чувствовал, как неописуемый страх нарастает в нем. Сердце билось где-то в ушах.

Наконец он положил перед собой лист тонкой линованной бумаги и опустил перо в чернильницу. Немного поразмышлял, пытаясь отыскать нужные слова; голова у него кружилась, рука дрожала. В конце концов он написал:

Уведомление о выдаче карт-бланша

Моей подписью здесь гарантируется полная доверенность держателю данного удостоверения, мисс Белинде Гамильтон. Все сделанные ею долги должны быть переадресованы мне в Найт-Хаус, площадь Сент-Джеймс. Подписано 12 сентября 1814 года.

Хоуксклиф

Он капнул горячим воском на подпись и поставил свою печать. Когда воск застыл, он сложил документ и сунул его в жилетный карман. Потом, исполненный странного ощущения заботливой отрешенности, медленно поднялся с кресла. Следующее, что он осознал, — это что он находится в своем экипаже и мчится сломя голову по улицам Сити, горяча лошадей. Он направлялся к дому Харриет Уилсон.

Подъехав к дверям дома куртизанок, он соскочил на землю и постучал. Появился злобный лакей. Хоук застыл в изумлении, когда лакей сообщил ему, что мисс Гамильтон здесь больше не живет.

В эту минуту появилась Харриет и после долгих упрашиваний Хоука с холодным презрением вручила ему новый адрес Белинды.

Хотя самая глубокая сердечная рана Белинды постепенно заживала, она все еще пугливо оглядывалась, когда ей приходилось ходить одной по городу с наступлением темноты. В тот вечер она дольше обычного задержалась в детском приюте и, выйдя оттуда, быстро направилась к дому.

Она оглядела улицу и вдруг замерла как вкопанная. Перед домом стоял черный экипаж, слишком хорошо ей знакомый. Сердце забилось у нее в горле. Голова закружилась.

Каким-то образом ей удалось продолжить путь. Вместе с вечерним воздухом она вдохнула аромат хорошего табака и вдруг услышала, как его низкий голос отдает приказание Уильяму, сидевшему на козлах, и сердце ее снова подпрыгнуло.

«Он вернулся ко мне! Он хочет исправить…» Она подхватила юбку своего дешевого хлопчатобумажного платья и устремилась вперед, испугавшись, что он уедет, не застав ее дома.

— Роберт!

Он вышел из-за угла кареты и встал у нее на дороге. Его черные волосы блестели в свете фонаря. Он казался выше, чем ей запомнилось, крупнее, и одет он был изысканнее.

И вид у него был более робкий, чем в ночь их первой встречи.

Она замедлила шаг и подошла к нему в благоговейном восторге, слегка робея перед его аристократическим величием. Его широкие плечи были опущены.

— Я дожидался вас, — произнес он коротко и повелительно, словно упрекая ее.

«И я так долго дожидалась вас», — подумала она с отчаянно бьющимся сердцем. Ей не верилось, что он пришел. Неужели он передумал? Она не смела на это надеяться.

— Я занималась с детьми.

— Не могли бы вы уделить мне минуту вашего времени?

— Конечно. Он кивнул.

— Благодарю вас.

— Сюда, пожалуйста.

Когда они поравнялись с экипажем, Уильям послал ей подбадривающую улыбку. Бел повела Хоуксклифа вверх по лестнице к своим комнатам. Войдя в гостиную, она зажгла настольную лампу, осветившую скромное, но уютное помещение.

Когда огонь разгорелся, она повернулась к Роберту и вгляделась в его осунувшееся, напряженное лицо. Губы его были сжаты, под темными глазами лежали тени. Она опустила взгляд; ей стало больно оттого, что он так изменился, и от мгновенного воспоминания о его теле, прижимающемся к ней.