Кэрол Финч - Своенравная пленница

— Но я хочу, чтобы ты знала все об этой скверной истории, — не унимался Обри, пытливо заглядывая дочери в глаза. — Так вот, я решил жениться. И тоже в основном ради того, чтобы забыть прошлое. Твоя мать была прекрасной женщиной, аристократкой…

— Именно этим она тебя и привлекла, насколько я понимаю, — вставила Розалин. — Ты хотел придать своему делу аристократический лоск, не так ли?

Обри резко обернулся и с негодованием посмотрел на дочь. Она поняла, что причинила отцу боль, и пожалела об этом. Обри разразился гневной тирадой:

— Вступая в брак с Жаклин, я надеялся, что мы будем чудесной парой. Искренне верил, что со временем я ее полюблю. Но всякий раз, когда я глядел на твою мать, у меня перед глазами возникала Бичипе. А вспомнив о ней, я, разумеется, не мог не вспомнить и о том, что с ней случилось… Я думал, что сумею себя обмануть, притворяясь счастливым, старался, чтобы вы с Жаклин ни в чем не нуждались! Но муки совести не давали мне покоя. И тогда я решил переложить вину на бывшего друга Бодлера.

Ведь что ни говори, именно он вывел меня из терпения своим предательством. Из-за него я впал в ярость и случайно толкнул Бичипе. Она погибла и унесла на тот свет мое сердце. Вот почему я не мог полюбить свою жену. Да, в этом моя вина…

На глаза Обри навернулись слезы, но он взял себя в руки и, тряхнув головой, продолжал:

— Возможно, тебе не удастся понять, почему меня так бесит уже сама фамилия Бодлер. Ты вдумайся, Дочка, ведь именно из-за Медвежьего Когтя моя жизнь стала адом. Я назвал тебя Розалин в память о своей любимой женщине, надеясь, что буду любить тебя так же, как любил ее… Но и здесь я столкнулся с неожиданностью: всякий раз, называя тебя по имени, я начинал думать о Бичипе. Между прочим, вы с ней похожи характерами: обе чересчур свободолюбивы и независимы. Теперь мне порой кажется, что я зря назвал тебя Розалин. Ты стала живым памятником той, которую я потерял.

Розалин растерялась, не зная, как ей дальше вести себя с отцом. Между ними всегда было мало общего, а его откровенное признание причинило ей сильную боль. Разве можно наладить добрые отношения с человеком, если даже твое имя его раздражает?

— Я догадываюсь, о чем ты думаешь, — сказал Обри, продолжая расхаживать взад и вперед по тесной каюте. — И я презираю себя за свое отношение к тебе, моей родной дочери. Я не хотел быть жестоким, но не мог и…

Настойчивый стук прервал его на полуслове. Розалин показалось, что отец даже обрадовался этому. Вошел один из его помощников и вызвал Обри на палубу. Обри пожелал дочери спокойной ночи и поспешно вышел.

Розалин села на койку и жалобно застонала. Она возлагала большие надежды на откровенный разговор с отцом. Но теперь ей стало ясно, что не стоит рассчитывать на перемены в их отношениях по возвращении в Сент-Луис. Ей суждено всегда вызывать у него только отрицательные эмоции. Попытка объясниться обернулась разочарованием. По щеке Розалин скатилась слеза, за ней — другая. Силы ее покинули, она уже не могла, как раньше, бороться за себя и свою любовь. Утрата любимого ее подкосила. И, пытаясь облегчить душевнее боль, которую она упорно скрывала на людях, Розалин наконец дала волю слезам.

Устроившись в закутке между тюками с пушниной и бочками, Розалин уныло созерцала густые заросли на берегу и тусклые солнечные блики на темной воде. Вечерело. Вот уже два дня их торговая флотилия шла по Миссури. Все это время Розалин испытывала глубокую тоску. Неожиданно она услышала отдаленный рев и повернула голову: вниз по течению русло перекрывали два громадных валуна, а с них в глубокую пропасть низвергался водопад в седой пене. За ним Розалин увидела подстерегавшие их многочисленные отмели и пороги. Только бывалый лоцман мог провести их караван через этот каменный лабиринт.

Розалин успокоилась, лишь услышав, как Обри отдает приказ стать на якорь: слава Богу, подумала она, отцу хватило ума не рисковать на ночь глядя. Разбив на берегу палаточный лагерь, путешественники сели ужинать у костра. Розалин, устроившись поодаль от других, первая услышала подозрительный треск и шорох в зарослях. Она насторожилась, предчувствуя недоброе: месяцы, проведенные в глуши, развили в ней шестое чувство.

Обернувшись на шум, она вздрогнула и вскочила: тишину прорезал боевой клич индейцев, от которого кровь стыла в жилах. Обри и его люди тоже вскочили, но было поздно: не успели они схватиться за оружие, как их окружили индейцы кроу.