Симона Вилар - Любовь изгнанницы

Анна с силой ударила его по руке.

– Когда-нибудь вы пожалеете о том, что так обращались со мной!

В голосе ее звенели слезы. Ей было нестерпимо стыдно. Сейчас все откроется. Но ведь не сама же она придумала это. Это Оливер. И теперь он молчит.

Она сердито, сквозь слезы взглянула на юношу. Оливер стянул с головы капюшон, и его отросшие белые волосы упали на глаза. Он откинул их резким движением и негромко проговорил:

– Сэр Майсгрейв держал свой брак в секрете, ибо леди Анна из семьи, поддерживающей Алую Розу.

Анна перевела дыхание. Но Освальд Брук тут же нашелся:

– Из какого же она рода, Нол? Надеюсь, теперь ты можешь нам сказать? Глаза Оливера заметались, но он снова выпалил:

– Из рода Селденов!

Так звали людей, которые долгие месяцы выхаживали его в замке Эрингтон. Они были ланкастерцами, и это имя первым пришло ему в голову.

– Селден? – недоверчиво переспросил капитан Брук.

Но кто-то из ратников Майсгрейва тут же подтвердил:

– Точно. Селдены стояли за Алую Розу. Вчера в Барнете казнили одного из них.

Вчера! Анна была так поглощена тем, что происходило с нею и Филипом, что позабыла обо всем.

Наверное, лицо ее исказила боль, потому что солдаты вдруг притихли, и кто-то ткнул в бок говорившего о казни Саймона Селдена.

Капитан Брук шагнул вперед и взял ее руку.

– Простите меня, леди. И да будет милостив Господь к его душе.

Это была беспокойная ночь. Анна вдруг оказалась окруженной целой толпой желающих узнать о здоровье их господина, о том, как и чем его лечат. Она ничего не говорила им о вмешательстве Старой Мэдж, просто сказала, что теперь у нее появилась надежда и с Божьей помощью барон выздоровеет.

– Дай-то Бог! А силы у него есть – ему и не такое выпадало на веку.

Они все разом пускались в воспоминания, из которых следовало, что своего господина они хорошо знали и, по-видимому, любили. Но ратники так шумели, что Анна испугалась, как бы не проснулся Филип, и выпроводила всех за дверь. Последним шел Оливер, и она ему шепнула:

– Как ты мог привести их сюда?!

– Да парни просто с ума сходили без хозяина.

– Ты мог выдать меня! Что, если бы они узнали меня?

– Нейуортцы в глаза не видали принцессу Уэльскую.

Они переговаривались в дверях, пока толпа на улице не стала требовать выйти леди Майсгрейв. Они были простодушны и никак не могли опомниться от появления новой супруги барона. Несмотря на ее протесты, Анну вывели из хижины и усадили на брошенное на землю седло у пылающего костра.

Кто-то принес мешок с едой, и Анне достался кусок копченой колбасы и луковица. Простая солдатская пища. Она так и задремала с луковицей в руках и не противилась, когда кто-то поднял ее, отнес в дом и осторожно уложил подле Филипа. На короткое время она могла считать это место по праву своим.

Однако, когда на другой день она, напоив Филипа бульоном, поведала ему о вчерашнем происшествии, он промолчал, и Анна забеспокоилась.

– Ты осуждаешь меня?

– Я не привык лгать своим людям. Анна отставила плошку. Руки ее дрожали. – Ты забываешь, что это не моя затея. Да и что мог сделать Оливер? Выбора не было. Когда они прискакали, я спала рядом с тобой. Я могла быть сочтена либо шлюхой, либо супругой.

Филип попытался улыбнуться, но улыбка тут же сменилась болезненной гримасой. Испуганная Анна перевела разговор на другое.

Анна часто давала Филипу маковый отвар, чтобы он больше спал. Он был еще очень слаб, настолько слаб, что она не решалась сказать ему о своей беременности. В их отношениях по-прежнему было тепло, и солдаты Майсгрейва волей-неволей перестали сомневаться в том, что она их новая госпожа, но взгляд Филипа порою ее пугал. В нем были и сострадание, и глухая тоска.

Он считает, что вскоре им предстоит снова расстаться! Всему виной этот злосчастный брак с Ланкастером. «О, Эд Ланкастер! Верный сын, во всем повинующийся своей матери, для которой теперь, когда нет больше Делателя Королей; я не представляю ни малейшего интереса…» Она только облегченно вздохнет, если Анна Невиль бесшумно исчезнет, а она сможет подобрать для Эда куда более подходящую партию. Но она, Анна, не в силах переубедить Филипа. Для него их отношения были тяжким грехом, мучительно-сладким, упоительным, но грехом. А иначе и быть не могло. Она была ее высочеством принцессой Уэльской, и теперь сознавала, что на его решение ничто не сможет повлиять, даже если она объявит, что беременна.

Спустя несколько дней, когда Филип уже мог приподняться, облокотясь о высокое изголовье, Анна сняла с его головы повязку. Рана на голове почти затянулась, хотя боль от стрелы еще мучила его. Анна слышала, как при дыхании что-то словно скрежещет в его груди. Но когда она склонилась над Филипом, чтобы расчесать его волосы, он приподнял руку и осторожно провел по ее груди.