Симона Вилар - Ветер с севера

Дорога шла под уклон. Леса сменились полями. Лишь изредка возникали окруженный насыпью бретонский кер или ощетинившееся частоколом аббатство. По ночам войско становилось лагерем близ таких усадеб. Стреноживали лошадей, жгли костры, забивали овец и наскоро варили похлебку. По рукам ходил мех с вином. Эмма вдыхала сырой лесной воздух, глядела на усыпанное звездами небо с тонким лунным серпом. Одна из ее служанок целовалась с молодым вавассором в тени дормеза, томно забрасывая слабо белеющие руки на его сверкающие металлом плечи. Из монастыря доносилось пение мужских голосов… Мир был прекрасен, несмотря на вонь этой вооруженной толпы. Порой Эмма, дабы развлечься, подходила к кострам. Ей уступали лучшее место, и она пела под зачарованными взглядами мужчин. Иногда на глаза ей попадался силуэт Эврара, держащегося поодаль. Он тоже слушал, а потом шел туда, где в тесной клетке, как зверь, томился Ролло. Эмму охватывала тоска, и она умолкала.

Воины шумели, требуя, чтобы она пела еще и еще, но девушка отказывалась, ссылаясь на усталость, и уходила в темноту, чтобы, стоя на расстоянии, слушать звон цепей пленника.

Теперь герцог Роберт чаще навещал Эмму. Похоже, он больше не гневался на нее. Порой она пела и ему, пока он отдыхал в дормезе, растянувшись на мягких мехах. Обычно же он ехал во главе войска, зорко вглядываясь в окружающую местность.

В один из дней Эмма из окна своего экипажа увидела известковые скалы, громоздящиеся на холме. Именно оттуда они с Ролло наблюдали за блистательным войском. Здесь норманн приставил к ее горлу нож, а она гонялась за Ролло с его же мечом. Эмма слабо улыбнулась этому воспоминанию, но в сердце стояла горечь. Она устремила взгляд туда, где за вереницей всадников ползли в тучах пыли телеги обоза. Вспомнил ли Ролло это место? Думает ли он о том же, что и она?

Чтобы девушка могла немного развлечься, ей предоставили коня – крупного темно-рыжего жеребца с мохнатыми бабками и длинной, падающей на глаза гривой. Несмотря на свою мощь, жеребец был послушен и привязчив. Эмма кормила его с ладони овсом, поджаренными хлебцами, листьями салата и порой проезжалась рысью вдоль кавалькады или же скакала с охраной далеко вперед. Но чаще, сдерживая жеребца, отставала, оказываясь среди повозок обоза.

Ролло по-прежнему не замечал ее, а если и глядел в ее сторону, то так же равнодушно, как и на придорожные камни.

«А ведь я нравилась ему, – думала Эмма. – Он хотел меня!..»

Словно стыдясь этих воспоминаний, она уносилась вперед. Плащ развевался за ее спиной, сдерживаемый у горла двумя круглыми застежками, соединенными цепочкой. Волосы Эммы были перевиты нитями речного жемчуга, пышные, как хвост ее жеребца.

Копыта коней вздымали пыль. Пронзительно скрипели огромные колеса, сплошные, как днища бочек. Реяли на пиках многочисленные вымпелы. Указывая на пестрые стяги, Роберт пояснял Эмме:

– Синее полотнище с фигурой святого Мартина – знамя Нейстрии, алая хоругвь с кораблем – герб моего города Парижа. Когда ты увидишь Остров франков на широкой Сене, то поймешь, почему его именуют кораблем. Он узок, точно ладья, стремящаяся по течению. Девиз Парижа – «Качается, но не тонет» – сложился по слову твоего отца короля Эда. Он бился за него с превосходящими силами северных разбойников, когда же город выстоял, эти слова стали его девизом.

Он охотно рассказывал Эмме о своем брате, и она с жадностью внимала его речам. Поведал он и о ней самой, когда она была еще ребенком.

– Я тогда и сам был еще безусым мальчишкой, и дети моего брата меня не занимали. Но я помню, как ты однажды кубарем скатилась с высокого каменного крыльца, и все думали, что ты расшибешься в лепешку. Однако ты даже не заплакала. Лишь заметив, какой вокруг тебя поднялся переполох, ты разревелась – но без слез.

Эмма смеялась, слушая его. Роберт порой ловил себя на том, что глаз не может отвести от лица племянницы. Да и не он один. Герцог видел, как лица его воинов светлеют, когда девушка проезжает вдоль движущегося мерным шагом войска. В седле Эмма держалась не слишком уверенно, но словно задалась целью овладеть в совершенстве верховой ездой. А по вечерам, у костра, мужчины – от утомленных дорогой прелатов до бывалых мелитов – глядели на нее, как на изображение Богоматери. О, Роберт понимал их. Кто бы мог подумать, что в глуши Бретани он обретет столь прекрасную родственницу! У нее были такие же губы, как у Теодорады – на них невозможно было взглянуть без мысли о поцелуе. А глаза принадлежали его брату – такие же живые и полные непокорного огня. В этой девушке сидит бес неповиновения и строптивости, унаследованный ею от своенравных родителей. Герцогу вовсе не нравилось, что она часто бывает там, где везут в клетке пленника, и он указал ей на это. Но Эмма не послушала его, даже когда Роберт повторил приказ. Ничего удивительного в том, что ей хочется лицезреть пленного норманна, но Роберт видел, что отнюдь не злорадство и любопытство написаны на ее лице, когда она глядит на смирившегося варвара. Когда же в одном из селений местные жители, дознавшись, что франки везут пленного предводителя норманнов, стали забрасывать Ролло камнями и черепками битой посуды, Эмма стремительно повернулась к герцогу и едва ли не приказала: