Симона Вилар - Замок тайн

И в самом деле, белокурая девушка выглядела явно встревоженной, все время оглядывалась и один раз даже встала, словно намереваясь уйти. Сидевшая рядом с ней тучная, важного вида дама в черной мужской шляпе поверх чепца повернулась к ней и, сжав девушке локоть, не позволила ей этого сделать, принуждая сесть.

— Видит Бог, это и есть оставленная невеста нашего Стивена Гаррисона, — шепнул Джулиану король. — А соседствующая с ней матрона, не иначе как ее матушка, которая, по словам нашего славного хозяина, никому не дает спуску. Она-то уверена в себе. А вот ее доченька явно нервничает, опасаясь появления соперницы. И правильно делает, я хорошо помню Еву Робсарт. Пусть эта пуританка и мила, но Ева — словно солнце. Хотел бы я ее снова увидеть, клянусь Богом!

— О тише, мистер Чарльз, — почти зашипел Джулиан. — Если эти пуритане услышат, что вы божитесь… — Он не успел договорить, когда снизу началось какое-то движение; прихожане стали оглядываться и вставать, и путники увидели, как по проходу к кафедре движется проповедник.

— Ну, тут и говорить нечего, — только и шепнул Карл, когда проповедник взошел на кафедру и обвел всех присутствующих мрачным взглядом.

Да, вид проповедника говорил сам за себя. Перед ними предстал один из истинных представителей того сурового фанатизма, чье влияние и вера приучили англичан к суровым пуританским традициям. Захария Прейзгод был высок и аскетически худ, настолько, что мантия болталась на нем, как на шесте, а скулы, казалось, вот-вот прорвут желтую, словно пергамент, кожу. Впечатление довершало лицо проповедника: густые, щетинистые, мрачно насупленные брови и темные, глубоко посаженные глаза горели таким мистическим огнем, какой встречается только у патриархов, более общающихся с Богом, нежели с людьми. Но подбородок его был твердый, волевой, а голос, когда он раскрыл Библию и воскликнул: «Восславим же Господа, дети мои», — прозвучал неожиданно звучно и сильно.

Он затянул псалом, и все присутствующие в церкви встали и хором подхватили:

Все те, кто в мире сем живут,

Творцу хвалебный гимн поют.

И служат с трепетом живым,

Придите, радуйтесь пред Ним.

Пели они монотонно, безрадостно. И тем не менее это унылое песнопение придавало общую привлекательность протестантскому богослужению. Джулиан с удивлением заметил, что и король вторил словам псалма. Да, ведь король тоже был протестантского вероисповедания, хотя по его почти эпикурейскому восприятию жизни это было трудно вообразить.

Наконец пение умолкло, и громогласный голос Захарии Прейзгода загремел с кафедры:

— Я — недостойный работник в винограднике Господа и свидетельствую об Его святом завете гласом и мышцею своею. И я не перестану клеймить вероотступничество, измену, ереси и колебания в нашей истинной вере. Ибо вы колеблетесь и сомневаетесь, забывая: «Грядет Господь Иисус на красном коне сразиться с нечестивцами, со змеями, попирающими землю».

Голос преподобного Захарии так и гремел под каменным сводом, глаза пылали фанатичным огнем. Дикция у него была прекрасная, слог и знание текста завораживали. Он говорил цветисто, если подобное определение можно применить к проповеди, сулящей кары и муки за малейшее прегрешение. И все же от оратора исходила такая мощная, почти гипнотическая волна, что даже Джулиан невольно поддался ей, наклонился вперед, онемевший и завороженный настолько, что обычный звук крышки захлопываемых часов подействовал на него так, что он чуть не вскрикнул. Джулиан резко повернулся к Карлу, который спокойно прятал часы в карман. Карл чуть подмигнул ему и пожал плечами; вся магия слов и взоров оратора вызвали у его августейшей особы лишь обычную циничную полуулыбку.

Преподобный Захария закончил очередной гневный пассаж и только обратил свой огненный взор к пастве, чтобы еще раз насладиться видом плачущей и кающейся толпы, как вдруг с грохотом распахнулась дверь, и в проходе меж молящимися появилась группа новых прихожан.

Проповедник так и застыл с гневно вознесенным над головой кулаком. Присутствующие словно очнулись, стали оглядываться, переводя дыхание и обмениваясь репликами. Карл Стюарт невольно подался вперед. И даже невозмутимый Джулиан застыл, открыв рот.

Вошедшие остановились на возвышении у лестницы, и тусклый дневной свет осеннего дня словно заискрился на них. Вернее, сияние исходило от молодой дамы, стоявшей впереди, от ее яркой, вызывающей красоты и роскошного платья алого шелка, расшитого золотом. Она была истинно великолепна, словно луч света среди темной массы прихожан, и отвести глаз от нее было невозможно.