Идалия Аничкова - Рингильда

— Ах, как страшно! — промолвил Генрих. — Ты, конечно, убежал?

— Нет, я остался на месте, как вкопанный.

— Что бы означало это? — спросил Генрих.

— Я думаю, что наш dominus будет ранен в сражении. Как бы я хотел быть его телохранителем, чтобы предотвратить грозящую ему опасность!

— Сегодня мы более свободны, чем когда-либо. Не придешь ли ты, Альберт, ночью в сад, чтобы поговорить об этом на свободе?

Порешив встретиться в саду в двенадцать часов ночи, оба друга расстались. Альберт отправился на берег моря, находящийся в нескольких шагах от замка, а Генрих присоединился к группе товарищей, которые на дворе чести стреляли из лука, чтобы упражняться в ловкости.

Гром прозвучал в отдалении, и небо затянулось тучами; сверкнула молния, и пошел сильный дождь. Молодые люди должны были укрыться в замке. Целый день они напрасно ожидали хозяина. После обеда гроза стихла, и молодежь опять вышла на двор замка, для того чтобы заняться фехтованием и военными играми на свежем воздухе. Прошел вечер, и после молитвы в капелле замка, все пажи разошлись по своим комнатам. Когда все стихло в замке и все спали крепким сном, две фигуры тихонько пробрались за ветвистую липу, стоящую против замка. Они стояли под деревом, как вдруг на балконе вновь показалось привидение. Дыша от страха, мальчики смотрели на него, пока оно не скрылось.

— Ты видел тень Святого Олафа? — обратился Альберт к Генриху.

— Да; я заметил кровь на его руке; в ней он держал венок. Но кто стоит за нами?.. Это ты Гаммерштедт!

— Это я, дети. Да защитит Господь нашего властелина рыцаря Эйларда, ему грозит беда! — ответил Гаммерштедт.

— Неужели беда неотвратима? — воскликнули в испуге Альберт и Генрих.

— Боюсь я, что беда близка, — ответил им звонарь.

— Почему ты это знаешь Гаммерштедт? — спросили его мальчики. — Умоляем, поведай о чем гласит предание.

— Мы бессильны. Его может спасти только одна девушка, — сказал звонарь.

— Это эта девушка? — спросил его со страхом Альберт.

Звонарь ничего не ответил. Мальчики тихонько вышли из сада, прошли галерею предков, капеллу замка и очутились в своей комнате. Они были сильно взволнованы, похолодели от страха и, дрожа как в лихорадке, запрятались под свои одеяла. Вскоре они уснули, как и все в замке; только часовые прохаживались на валу в своих тяжелых бронях; ночной караул совершал свой обход; подъемный мост был поднят, и ворота замка были заперты.

Летняя ночь коротка. Солнце выкатилось на горизонт, освещая своим золотым блеском зубчатые башни, бельведер, крепость и стены замка. Вдали послышался конский топот. Часовой встрепенулся и увидел всадников, вооруженных пиками.

— Кто едет? — окликнул часовой.

В это время всадник, держа высоко щит с гербом, остановился и крикнул часовому:

— Что ты спишь или пьян, что не узнаешь меня и герб нашего владельца!.. Он едет за нами. Отворяй ворота!

— Ах, это ты, Рудольф! а я тебя и не узнал, — проговорил заспанный часовой.

Один из воинов, ехавший за первым следом, ударил лошадь шпорами. Она поднялась на дыбы и понесла его вперед. В одно мгновенье он очутился у стены первого укрепления и начал трубить в охотничий рог. Все люди в замке встрепенулись, и пошла страшная суета. Пажи соскочили с своих постелей, наскоро оделись и становились по обеим сторонам лестницы.

Среди блестящей свиты, имея по правую сторону герцога Эриха, по левую герцога Оттона фон Люнебург, въезжал в свой замок dominus Эйлард. За ним следовали граф Галланд, герцоги, рыцари и рать из тысячи двухсот датчан, которая собралась в замок для приготовления к предстоящему сражению.

В этой свите было много красивых и блестящих молодых людей, но все они бледнели в сравнении с рыцарем, несшимся среди них на вороном коне в кольчуге из миланской стали. На его голове красовался шлем, окованный золотом, из под которого падали на плечи белокурые локоны. Тонкие аристократические черты его выражали благородство, мужество и отвагу. Видно было, что качества ума и сердца сочетались в нем в совершенстве, составляя его духовную красоту, к которой присоединялась и привлекательная наружность.

Каждый маленький паж, которого приводили к нему на обучение в замок, спрашивал своего товарища:

— Заметил ли ты его лицо? Оно запечатлелось в моей памяти; к нему влечет какая-то притягательная сила. В его чертах сквозит его редкая душа, его духовная красота, и среди самой блестящей знати он кажется месяцем среди звезд, рассеянных по небу в темную ночь.