Жюльетта Бенцони - Фиора и Папа Римский

Вдруг Фьора почувствовала, что Эстебан схватил ее за руку:

— Смотри! — прошептал он. — Вон там… Рядом с домом интенданта! Из трубы идет дым!

Сердце Фьоры забилось сильнее': огонь означал, что в доме кто-то есть!

— Это может быть какой-нибудь пастух, которому потребовалось убежище от непогоды, — сказал Деметриос. — Или заблудившийся странник. В такую ночь можно попроситься в дом к самому дьяволу!

— Нет! — ответила ему Фьора. — Это она! Я уверена, что это она…

Не дожидаясь остальных, она направилась к этой части дома, по-прежнему стараясь не шуметь. Подойдя ближе, Фьора увидела, что из-под неплотно прикрытой ставни выбивается луч света.

Она знала этот дом наизусть, потому что ребенком сотни раз играла в нем. Ей было известно, что дверь этой комнаты закрывалась только на задвижку, но изнутри можно было закрываться еще и на засов. Если засов был задвинут, то они могли войти, только сломав ставни.

Очень осторожно она надавила ручку, и дверь начала поддаваться. Затаив дыхание, Фьора стала открывать ее шире и со страхом ждала сопротивления изнутри, но те, кто находился там, видимо, считали себя в полной безопасности благодаря тому страху, который местное население питало к заброшенному дому. Дверь открылась….

Перед огнем на низкой скамейке сидела женщина в темном плаще, вышитом серебром, и что — то ела, положив локти на стол.

Фьора ее сразу узнала. Женщина сидела к двери спиной и не видела, как та открылась.

— Здравствуй, Иеронима! — только и сказала Фьора.

Женщина так резко подскочила, что стол перевернулся и на пол посыпалась посуда. Фьора наслаждалась предвкушением сладостного чувства мести. Перед нею было лицо, на котором отражался один только страх. Ее кожа посерела, веки набрякли, а под глазами висели мешки. От ее яркой красоты, которой она блистала еще так недавно, ничего не осталось, ее руки дрожали.

Но ненависть подстегнула ее, и Фьора увидела, как сузились ее зрачки, когда она прошипела:

— Что ты здесь делаешь? Разве ты не в Риме?

— Это и так понятно. Я уехала оттуда через несколько часов после тебя.

— Как это тебе удалось?

— Уж не думаешь ли ты, что я пришла сюда, чтобы исповедаться тебе? Наступил час расплаты! По твоей вине погибло много людей, но кровь моего отца громче всех требует мщения.

Я пришла, чтобы убить тебя!

Иеронима усмехнулась:

— Убить меня? Чем? А, вижу! Ты пришла не одна. У тебя не хватило мужества встретиться со мной один на один, без свидетелей!

— При чем тут свидетели? — проворчал Деметриос. — Ты сильнее ее и лучше умеешь обращаться с ножом. К тому же убивать тебя будет не она. Твоя кровь запачкает ей руки!

— Нет, Деметриос! Дай, я сама все сделаю! Она знает, что никуда от нас не уйдет. У меня с собой есть все, что нужно.

Фьора сняла с пояса маленькую бутылочку, в которой было немного вина и яд, который дала ей еврейка Анна. Она наполнила чашку и протянула ее своему врагу:

— Пей, яд всегда был твоим любимым оружием, и будет вполне справедливо, если ты умрешь от яда.

— Никогда! Ни за что на свете я это не выпью! — отшатнулась Иеронима.

— Мои друзья тебя заставят. Если у тебя в памяти сохранилась хоть одна молитва, — молись, но быстро! Я не хочу тратить на тебя много времени! Пей!

— Иди к черту!

Прежде чем Деметриос и Эстебан смогли опомниться, Иеронима ударила по чашке и перевернула ее.

В порыве безумной ненависти она набросилась на Фьору и вцепилась в шею молодой женщины. Фьора опрокинулась назад под тяжестью нападавшей и начала задыхаться. Прямо перед собой она увидела искаженное ненавистью лицо Иеронимы Пацци.

— Сдохни, грязная шлюха… Ты сдох…

Неожиданно тело Иеронимы как-то напряглось, изо рта вырвался предсмертный хрип, глаза вылезли из орбит. Руки, застывшие было в мертвой хватке, разжались. Фьора едва успела откатиться в сторону, чтобы не попасть под струю крови, которая хлынула из ее раскрытого рта. Она поднялась с помощью Деметриоса и повисла на его плече, чтобы не упасть. Иеронима лежала ничком и больше не двигалась. Между ее лопатками торчала рукоятка ножа.

Эстебан встал на колено, чтобы вытащить его, но Рокко остановил товарища:

— Мне известно, что палач обычно уносит с собой свое орудие, — сказал он, — но после того, как он испачкан такой гнилой кровью, нож навечно стал нечистым!

— Я отдам тебе свой, — сказал Эстебан. — Ты оказался проворней меня!

С бесконечной нежностью Деметриос прижал к себе Фьору и укрыл ее своим плащом: