Индия Эдхилл: Наследница царицы Савской

Зурлин искоса взглянула миндалевидными темными глазами на Соломона, словно оценивая его настроение, прежде чем продолжить:

– Жена Фалтиила погубила не только своего мужа, но и собственное счастье. Она не поняла тогда, что Давиду нет до нее дела. Ему нужна была лишь царская дочь – путь к короне. А к тому времени, когда Мелхола усвоила этот урок, она уже вызвала демонов, которые терзали ее еще много лет. Та девушка умела любить, но мудростью не обладала.

Горький смех Соломона заглушило журчание фонтана.

– А я повторяю тебе, что царица Мелхола была мудрейшей из женщин. Разве не она посадила меня на трон Давида?

Зурлин спокойно выслушала его слова.

– В юности Мелхола была умной, но не мудрой. Я это поняла, когда пыталась вразумить ее. Но она не хотела смотреть на вещи так, как следовало бы царице. Она противостояла царю Давиду – надменно и злобно. И обрекла на смерть своего мужа Фалтиила, ведь царю Давиду очень нужна была дочь царя Саула. Но и тогда она не увидела того, что следовало увидеть, и поэтому осталась беззащитной, вводя твою мать Вирсавию в свою жизнь и вкладывая в руки царю Давиду оружие против себя. Ведь Давид обладал даром – вызывать в сердцах людей любовь. Любовь, в которой Мелхола ему отказывала. Это разъедало его душу, как кислота. Как могла эта женщина отказать ему в том, что дарили все остальные? А она отказывала, и ему пришлось… – Зурлин вздохнула и покачала головой. Серебристые пряди волос шевельнулись на спине, словно беспокойные змейки. – Вместо нее он довольствовался любовью Вирсавии, и она понесла…

– Я знаю. Это не тайна, госпожа моя.

– Это часть тайны. Ведь ты не знаешь, что царь Давид предложил царице Мелхоле выбор: жизнь Вирсавии или ее мужа Урии.

«Так вот в чем дело». Эта мысль осветила разум Соломона, яркая и смертоносная, словно молния.

– Урия погиб в битве. Обычная смерть для воина.

– Урия погиб потому, что так велел царь Давид – по желанию царицы Мелхолы. Вот как все произошло. – Зурлин подняла руки, открывая правду. – На ней кровь троих мужчин, три жизни погубила ее жестокая гордость.

– Троих? Ты назвала лишь двоих, Фалтиила и Урию, мужей Мелхолы и Вирсавии.

– А еще твой единокровный брат Амнон. – Зурлин говорила тихо, внимательно глядя на него.

Амнон и Фамарь, их яркая, смертоносная любовь…

– Нет. Царица Мелхола хотела, чтобы Амнон стал царем. Рассказывая мне о том, что случилось с Амноном и Фамарью, она рыдала. Она обещала им помочь.

– И без конца мешкала со своей помощью. Соломон, ты был отрадой ее сердца, но в то же время ее местью Давиду. Она не могла позволить, чтобы кто-то другой занял твое место в вытканной ею паутине. Она слишком поздно поняла, во что превратилась. Вот тебе правда, о царь.

– Почему? – спросил Соломон.

Она не стала делать вид, будто не поняла.

– Потому что я поклялась Мелхоле всегда быть ее подругой. А Мелхола хотела, чтобы ты стал…

– …царем.

– Чтобы ты стал счастливым, Соломон.

Зурлин встала. Даже теперь, в старости, она двигалась плавно, как волна.

– Ты сделал все, что от тебя требовалось, и даже больше. Ты принес желание в жертву долгу. А сейчас ты должен наслаждаться счастьем, доступным царю, который пытается быть хорошим человеком и великим правителем. Мелхола всю жизнь боролась с призраками, а Соломону это не нужно. Отпусти их.

Она протянула руки, обхватила его лицо своими изящными раскрашенными ладонями и коснулась губами его лба.

– Прощай, Соломон Премудрый.

Он стоял и смотрел ей вслед. Когда она дошла до ворот из черного дерева, он позвал ее по имени, и она обернулась.

– Эти призраки терзали ее до самой смерти?

– Нет, – ответила Зурлин, – перед смертью ее терзало то, что они оставили ее.

Он обдумал ее слова, взвешивая каждое из них, сравнивая их с собственными воспоминаниями о Мелхоле, своей второй матери, Давидовой царице.

– Понимаю, – промолвил наконец он.

– Я знала, что ты поймешь.

И Зурлин ушла, исчезнув среди теней Женского дворца.

Она ушла, как царевна Ваалит, как царица Юга. Снова перед ним лежал пустынный необитаемый сад. «Последняя моя любовь оставила меня…»

Эти грустные безмолвные слова еще не отзвучали в его мыслях, а им на смену уже пришли другие, колкие и животворные: «Последняя любовь? Это при том, что тебе осталось еще добрых четыре десятка лет? Да что ты такое говоришь?»

Так могла бы пожурить его каждая из женщин, любивших его. «А теперь, когда все они покинули меня, память о них действует как их наперсница». Царский сад опустел? Что ж, тогда…