Галина Вервейко - Повороты судьбы

– Где речка?

– Речка где?

Искупавшись, стали играть в волейбол, а когда надоело, парни стали играть в карты, девчонки – читать книги, а некоторые уже строчили письма своим «женихам».

Владимир Алексеевич, незаметно для других, с досадой следил за Ольгой. В ярком пляжном купальнике она была ещё прелестнее. Упругое, гладкое и молодое её тело было достойно самой богини Афродиты. «Ну, почему, почему нельзя, чтобы она была моей? – думал он. – И дёрнул же чёрт меня жениться! А просто так добиваться её любви тоже не могу. Да пусть только кто‑нибудь из парней или мужиков посмеет опорочить её, такую чистую и невинную! Не дам. Никого не подпущу к ней!»

И только Санька был беззаботно весел: то градом брызг награждал Ольгу в воде, то, шутя, отбирал у неё мяч, то растягивался рядом с ней на песке и просил почитать ему книгу вслух. Потом они вместе что‑то сочиняли, и Оля записывала на листе бумаги, показывали друг другу какие‑то стихи. И студенты стали подшучивать над ними, называя их «молодожёнами». Ольга беззаботно улыбалась. Для неё это было прикрытием: не хотела, чтобы кто‑нибудь, а больше всего – Владимир Алексеевич, догадался об её чувстве к нему. Владимира же это, наоборот, раздражало и, как мальчишку, обижало в душе. «Господи! Вот ведь – дурак! – думал он. – Они ведь ещё дети, мои ученики. И пусть себе любят друг друга. Почему меня‑то это задевает?»

На концерте Ларионов сидел в зале и строго смотрел все номера.

– Репетиции будут обязательно, чтобы качество концерта не понижалось, – сказал он перед отъездом в «агитку» своим подопечным. И каждый день, за два часа до концерта, начинал гонять их, «как сидоровых коз». Его раздражало, когда артисты не вживались в образ.

– Когда ты вышла на сцену, то должна забыть, что это – ты. Понимаешь? Нужно жить хореографией! А если не можешь – нечего тогда здесь делать! – кричал он на Ольгу. У неё стояли в глазах слёзы, и на душе было очень скверно. «Жить хореографией! Я, может, без вас не могу жить! – думала она с обидой. – Сначала смотрит на меня влюблёнными глазами, заботится, а потом – кричит! Я, может, вас в зале ищу глазами во время концерта, и для вас мне хочется быть самой собой – красивой, привлекательной…»

Владимир, видя обиду Ольги, брал её за руку выше локтя и спокойно говорил:

– Оля, ну пойми, от танца у тебя осталась одна схема. Души совсем нет. Чем так танцевать, лучше вообще не танцевать!

И опять – репетиции, репетиции… И бесконечные придирки Владимира Алексеевича:

– На «эстраде» линию держать нужно!

– Темп, темп, темп!!!

– Ноги выше поднимайте в прыжке!

– А когда вы, наконец, кадриль танцевать будете?!

И Ольга всё больше восхищалась своим учителем: сколько труда, самоотдачи требует его работа! А без этих придирок невозможно настоящее искусство. Это будет уже халтура, если будешь давать себе поблажки. Зато когда поработаешь в полную силу на концерте, и зрители от души подарят тебе аплодисменты, а то и цветы, то ощущаешь себя счастливым вдвойне. И жестокое искусство танца оборачивается к тебе необъяснимым состоянием вселенского счастья! Эти лёгкость, изящность, эмоциональность – они мгновенны, существуют лишь несколько минут, но ведь и сама жизнь тоже подобна танцу: сегодня ты молод и полон сил, а завтра… И хоть танец живёт как мимолётное видение, ради которого столько тратится сил, времени и труда, зато это – красиво! Восхитительно! Божественно! Это – сама жизнь, в её движении, гармонии с музыкой и чувствами людей.

…А после концерта, в тёплые погожие дни, автобус едет куда‑нибудь в лес, на поляну, и артисты – туристы ставят палатки, разводят костёр. И ужин на костре получается удивительно вкусным. Все едят, уплетая за обе щеки.

Однажды Ларионов, после такого вот ужина, оставил всю концертную бригаду у костра.

– Ну, что, ребята, как настроение? – спросил он. Все отвечали, что нормальное.

– А я вот не очень доволен нашим коллективом. Как‑то у вас всё обособленно получается: хоровики – отдельно, танцоры – отдельно. Не чувствуете? Давайте договоримся: вот сейчас же выскажите вслух друг другу претензии, учтите их, и чтобы больше в отношениях между вами не было никакого разделения. Договорились?

И начался долгий разговор. В основном девчонки высказывали свои обиды. Парням особенно делить было нечего.

– Ну, что? Всё высказали? – спросил Ларионов. Все молча кивнули головой.

– Ну, а теперь вспомните детскую «мирилку»: мирись, мирись – больше не дерись! – засмеялся он. – И чтобы с сего дня все были вместе, как одна семья! Ну, а я, как старший, у вас за отца буду!