Моника Маккарти - Коварный искуситель

Он потащил ее к двери, но она вздумала было сопротивляться: отпрянула назад, упираясь ногами в каменный пол, отказываясь двигаться, – пока не увидела его ухмылку. Злорадные огоньки в его глазах сказали ей, что именно этого он и ждал: сопротивления, чтобы видеть ее страх. Хотел протащить ее через весь замковый двор, на глазах у всех, чтобы унизить и опозорить.

Осознание этого ослабило ее сопротивление. Белла окинула мучителя ледяным взглядом и жестко потребовала:

– Убери руки!

В глазах его вспыхнул гнев, и Белла поняла, что совершила ошибку, выказав высокомерное презрение. Позже, когда окажется всецело в его власти, ей придется сполна заплатить за свои слова: негодяй не совершит над нею насилия – пусть ее заклеймили как мятежницу и признали виновной в предательстве, но она все еще графиня, – зато отыщет другие способы наказать ее и превратить жизнь в ад в следующие…

Новый приступ панического ужаса сковал сердце Беллы. Дни? Месяцы? Она пыталась проглотить ком в горле. О господи – а что, если годы?

Она почувствовала горечь желчи во рту. Желудок скрутило судорогой, когда вслед за комендантом Белла вышла из комнатки при караулке, что служила ей временной тюрьмой.

Первое, что заметила она, шагнув наружу после месяца заточения, был вовсе не яркий дневной свет, и не свежий воздух, и не огромная толпа, которая собралась, чтобы смотреть на ее мучения, а пронзительный ветер и резкий холод, пробирающий до костей. Тяжелые шерстяные одеяния, в которые она закуталась, вмиг показались ей невесомыми, точно тоненькая нижняя сорочка.

Такой жуткий холод – в сентябре. А что же будет в декабре или в январе, когда ее подвесят на вершине башни, где защитой от жестоких восточных ветров будут лишь железные прутья клетки-тюрьмы? Ее пронзила дрожь.

И это не укрылось от ее тюремщика.

– Кажется, зима в этом году ранняя, не так ли, графиня? – Ее титул мерзавец произнес с издевкой, а потом ткнул пальцем вверх, в направлении башни, наклонился ближе, опаляя ее кожу зловонным дыханием. – Гадаете, уютно ли будет в вашей клетке в снег и ледяной дождь? Я готов вас согреть, если попросите полюбезнее!

Он буквально ощупывал глазами ее грудь, и она почувствовала себя нечистой, хотя была закутана в толстые шерстяные одежды до самого подбородка. Похоть в его взгляде ощущалась буквально физически, и эту вонючую мерзость не смыть, сколько ни три себя мочалкой.

От отвращения Белла вздрогнула, запретив себе смотреть в том направлении, куда указывала его рука, иначе им придется тащить ее волоком через двор замка. Нельзя, чтобы он видел ее страх: уж лучше замерзнуть до смерти, чем дать ему возможность испытать триумф.

Глаза Фитцхью вспыхнули злобой – мучитель понял, что она не лукавит, и сплюнул на пол буквально в дюйме от шитого золотом подола ее дорогого платья.

– Надменная сука! Через недельку-другую у тебя поубавится спеси!

Тут он ошибался: гордость – это все, что у нее осталось, что придаст ей сил и поможет выжить. Ведь она Макдуфф, представительница древнего рода мормэров Файфских – высочайшего в Шотландии, дочь графа, сестра графа да еще и жена графа, пусть и нарушившая супружеские обеты.

У английского короля нет никакого права ее судить, и тем не менее он приговорил ее, да еще с небывалым варварством, в назидание: чтобы охладить пыл мятежников, осмелившихся поддержать притязания Роберта Брюса на шотландский престол.

Ни благородная кровь, ни принадлежность к женскому полу не стали для нее защитой: Эдуарду Плантагенету, королю Англии, до этого не было дела. Ведь она посмела короновать мятежника, и за это преступление ее подвесят в клетке на самой высокой башне замка Берувик, открытой всем стихиям и любопытным взглядам, чтобы каждый мог увидеть ее и содрогнуться от страха.

Белла и представить не могла, чего будет стоить ей один безрассудный поступок. Дочь. Свобода. А теперь… это.

Она хотела совершить что-то очень важное: помочь родной стране, исполнить свой долг, – но вовсе не в назидание кому бы то ни было.

Этого не должно было случиться.

Господи, какой наивной дурой она была! Именно так сказал Лахлан, обвиняя ее в самоуверенности, бескомпромиссности и непоколебимом максимализме.

А теперь посмотрите-ка на нее!

И все же не могла она согласиться с Лахланом: не может он быть прав. Иначе ради чего все это?

Нет, не стоит думать об этом негодяе: слишком уж больно. Как он мог так поступить? Возможно, потом – у нее ведь будет достаточно времени, чтобы проклясть Лахлана Макруайри. Чтоб ему провалиться в преисподнюю, откуда он, несомненно, и появился!