Лара Темпл - Роковой поцелуй

Когда он поднял голову, она еще какое-то время не открывала глаз и прислушивалась к вибрирующей музыке своего тела – от кончиков пальцев до корней волос. То, что слышалось ей, не напоминало ни последние такты вальса, ни песню сирены; в ней словно поднимался ветер перед бурей – и готов был подхватить не только ее. Она угадывала тот же зов желания в Лукасе, хотя тот застыл в неподвижности. Поэтому, когда он заговорил, она не прислушивалась к словам.

– Свой поцелуй ты получила. Теперь иди домой.

Он был прав, ей нужно идти, но она не могла представить, что двинется с места или оторвется от него. Ее место здесь!

Когда она поняла, какую бурю он в ней пробудил, в голову ей пришла новая мысль. Здесь ее дом! Она потеряла дом из-за Бертрама, но потом нашла другой дом, который выбрала сама. Ее дом – там, где Лукас.

Оливия ничего не сказала вслух. Она знала: еще рано, слишком рано. Но внутренний голос твердил: «Ты мой дом, Лукас Синклер, а я – твой».

Она еще не была готова покинуть свой новообретенный дом.

– Лорд Синклер, вы меня разочаровали. Какой же вы после этого повеса? Несправедливо, что мне самой всегда приходится вас соблазнять, ведь у вас гораздо больше опыта, – укоризненно произнесла она, проводя ладонью по его рубашке.

Ей нравилась его широкая, мускулистая грудь; на ощупь она оказалась такой же мощной, как на вид; пальцы покалывало от прикосновения к поросли волос под белой материей.

Она хотела видеть его, чувствовать его, утонуть в нем…

– Оливия!

Она поспешила ответить:

– Я сказала Элспет, что дело очень важное и что я в последний раз прошу ее оставить меня наедине с мужчиной, пока я нахожусь под ее опекой. Она сидит внизу с романом мисс Остин, а Джем обещал принести ей чаю. Пожалуйста, не говори, что все мои махинации оказались напрасными!

Он рассмеялся и прижался лбом к ее лбу, погладил ее по щеке и дотронулся большим пальцем до ее губ.

– Ты не знаешь жалости!

Она разомкнула губы и инстинктивно коснулась его пальца кончиком языка. Он глухо застонал, и она снова прижалась к нему всем телом.

– Лукас, пожалуйста, не прогоняй меня! Еще рано. Совсем чуть-чуть… – произнесла она, целуя его ладонь, пробуя ее на вкус.

– Ливви…

– Мне нравится. Никто не называет меня Ливви…

– Потому что ты моя. Но тебе нельзя здесь оставаться. После того, что случилось сегодня, я уже не чувствую в себе достаточно сил для сохранения благородства. Я не хочу быть благородным. Хочу овладеть тобой прямо здесь, на моем столе, и к дьяволу последствия! Так что сжалься над моей совестью и уходи. Обещаю, вечером я приеду к тебе на Брук-стрит… О, проклятие!

Она сама не помнила, как ее руки вытянули рубашку из его брюк, но ощущение его ребер под ладонями сильнейшим образом подействовало на нее, да и на него тоже – а может быть, все дело было в том, что ее ладони казались прохладными на его теплой шелковистой коже.

Она попыталась убрать руки, но запуталась в рубашке.

– У меня холодные руки? – сокрушенно спросила она.

– Нет. Они смертоносны. Не останавливайся. Я сдаюсь!

Он отвечал на каждый заданный ею вопрос – словами или жестами. По ее требованию он снял рубашку и помог ей расстегнуть платье, и всякий раз, как он замирал и пробовал воззвать к ее разуму, она пользовалась всем, чему он ее научил, чтобы победить угрызения его совести. Оливия больше не останавливалась, как и он. Она не хотела дожидаться оглашения. Ей хотелось доказать, что она доверяет ему, самым первобытным способом, и если она еще не отважилась сказать ему, что любит его, по крайней мере, она радовалась, что способна продемонстрировать свои чувства.

– Хочу, чтобы ты обнажился, как тот дискобол… Когда я трогала его, то думала о тебе…

– Мне и казалось, что ты касаешься меня. Если бы мы тогда были одни… – Тяжело дыша, Лукас задрал ее сорочку. Она скользнула вперед, прижав низ живота к выпуклости под брюками. У нее пресеклось дыхание, когда пульсирующий жар между ног достиг наивысшей точки и накрыл ее волнами, вызывая сладкое томление во всем теле. Все ее тело стремилось к нему, стремилось отдаться ему. Ей хотелось трогать его, чувствовать его, прижиматься к нему. Прозрачная тонкая сорочка показалась ей грубой и чужой. Ей захотелось поскорее сбросить ее.

– Сейчас мы одни, – прошептала она. – Что ты хотел мне сделать?

– Не тебе, а с тобой. Вот… вот что я хотел сделать.

Она понятия не имела, как они очутились на диване у камина. Лукас склонился над ней, исследуя ее тело языком; его щетина покалывала ей кожу, служа мучительным контрастом с шелковистыми губами и влажным языком. Он искал и находил у нее такие места, о существовании которых она не подозревала.