Анастасия Дробина: Грешные сестры

У ограды дожидался извозчик. Из пролетки высунулась рука в черной перчатке.

– Соня, что так долго? Сюда…

Вскочив в экипаж и усевшись рядом с Мерцаловой, Софья вдруг спохватилась:

– Маша, а ты-то куда едешь? Смотри, какая ты бледная! Плохо тебе? Весь спектакль отсидела, да еще со мной покатишь? Хочешь, я дойду сама, здесь близко, а ты на извозчике – домой…

– Третий лишний, понимаю… – усмехнулась Мерцалова. – Да не бойся, я тебя только до нумера провожу, а там уйду. Все-таки гостиница, время позднее, мало ли что, пристанет хлюст какой-нибудь. А обратно уж он тебя доставит.

Софья сконфуженно улыбнулась и больше не заговаривала ни о чем до самой гостиницы. Апрельский вечер синел нежными сумерками, пахло сырой землей и первой свежей зеленью, над потемневшими крышами домов вставала большая золотистая луна, немного ущербная и казавшаяся из-за этого печальной. Они ехали через главные улицы города, в окнах домов горел свет, сияли то и дело распахивающиеся двери ресторанов, впуская наружу гомон, смех и песни; на площади какие-то молодые люди, узнав проезжающих в экипаже актрис, хором грянули: «Ура прекраснейшим!!!» – и Мерцалова послала им воздушный поцелуй, а Софья, с каждой минутой волнующаяся все больше, не сумела даже улыбнуться.

Наконец впереди показалось длинное, нелепое, сияющее окнами здание гостиницы «Эдельвейс». Женщины вышли из пролетки, Мерцалова расплатилась с извозчиком.

– Пойдем, провожу. Ты сама нипочем не найдешь, заблудишься.

Вдвоем они прошли высокие застекленные двери, миновали поклонившегося швейцара (Мерцалова на ходу сунула ему гривенник), прошли через ярко освещенный вестибюль, тут же оказались на непроглядно черной лестнице, и Софья подумала, что подруга оказалась права: сама бы она тут блуждала до второго пришествия. Но Мерцалова спокойно и уверенно провела ее по темному переходу, повернула в один коридор, в другой, затем снова лестница, снова узкий проход – и, наконец, неяркий свет длинного коридора, ковер под ногами и ряды дверей.

– Седьмой нумер, – шепнула Мерцалова, пожимая Софье руку. – Иди, что ли. Да счастья своего гляди не упусти. Может, хоть тебя господь помилует.

Софья, ни живая ни мертвая от волнения, смогла только вымученно улыбнуться. Мерцалова сама подвела ее к двери, постучала и, повернувшись, быстро, почти бегом бросилась прочь.

Дверь оказалась не заперта. Софья вошла, огляделась, мельком отметив богатую обстановку номера: серебристые штофные обои, полированная мебель, тяжелые, с кистями, бархатные занавеси, ваза с фруктами на круглом столе. Ярко горели свечи, пахло какими-то пряными духами, не понравившимися Софье. Полуприкрытая дверь вела в спальню: там виднелись смутные очертания большой кровати под пологом. Сначала ей показалось, что номер пуст, и она, сделав несколько шагов к столу и озадаченно осмотревшись, позвала:

– Владимир… Владимир Дмитриевич!

Дверь в спальню отворилась. Тяжело, неспешно ступая, оттуда вышел Федор Мартемьянов. Пораженная Софья отступила к двери, зажмурилась, снова открыла глаза. Мартемьянов не пропал. Только теперь черные, упорные глаза были совсем близко. Слегка отодвинув в сторону застывшую, как в столбняке, Софью, он запер дверь, сунул ключ себе в карман и спокойно сказал:

– Вот и свиделись, матушка.

«Я сейчас умру», – подумала Софья. Странно, что она не чувствовала никакого страха: только бесконечное разочарование и озноб, охвативший все тело. Руки дрожали, и она спрятала их под шалью. Машинально посмотрела на окно, вспомнила, что находится на третьем этаже, собралась с силами и негромко спросила:

– Что это значит, сударь? Подите вон.

– Молодец, матушка, – с искренним одобрением сказал Мартемьянов. Он по-прежнему не сводил с нее глаз, которые – Софья могла бы поклясться в этом – смеялись. – Чисто лисица спойманная: уж в сети, а все скалится да кидается.

– Я закричу.

– Да на здоровье, – разрешил он. – Мне уж все коридорные обещали мертвым сном спать, и сам хозяин с ими вместе. А реки тут нет, бросаться некуда. И в окно выскочить не дам.

– Что вам угодно? Я… я ждала вовсе не вас, – отчаянно бухнула Софья, одновременно с ужасом думая: глупая, зачем она это говорит? Разве такой посовестится, испугается?

Мартемьянов и не испугался. Стоя рядом с Софьей и опираясь одной рукой о стену, он довольно добродушно сказал:

– Знаю я, кого ты ждала. Пустое это, матушка. Не стоит он полпятки твоей. Голота дворянская, все лето у меня в служках пробегал, в осенях бродяжить в Крым подался… Что тебе с него?