Диана Гэблдон - Барабаны осени. Удачный ход

— И то, и другое, — ответила она, и глаза ее потемнели так, что казались почти черными. — Или ни то, ни другое. Я… я просто не могла уйти без тебя.

Роджер глубоко вздохнул, чувствуя, как последние сомнения, затаившиеся где-то на дне его желудка, уползают прочь.

— Тогда ты знаешь.

— Да.

Она повела плечами — и свободная рубаха упала на пол, оставив Брианну обнаженной. И волосы в нижней части ее живота оказались действительно рыжими… О Боже, задохнулся Роджер. Они даже были не просто рыжими; там переливались золото и янтарь, слоновая кость и имбирь… и Роджера охватило желание, выходящее далеко-далеко за пределы плоти…

— Ты сказал, что любишь меня, что клянешься в этом всем, что для тебя свято, — прошептала Брианна. — А что для тебя свято, Роджер?

Он встал и потянулся к ней — нежно, осторожно. И, прижав Брианну к сердцу, он вспомнил вонючий трюм «Глорианы» и тоненькую оборванную женщину, от которой пахло молоком и грязью. Вспомнил огонь и барабаны, и кровь, и осиротевшую малышку, окрещенную именем ее отца, пожертвовавшего собой ради могучей любви.

— Ты, — сказал он, уткнувшись лицом в ее волосы. — Он. Мы. А больше ничего не существует, ведь так?

Август 1770 года.

Утро было тихим и мирным. Младенец спокойно спал всю ночь, и за этот свой подвиг удостоился щедрой похвалы. Две курицы послушно откладывали яйца в курятнике, вместо того чтобы разбрасывать их по всей округе, так что мне не приходилось теперь ползать на четвереньках под кустами ежевики в поисках очередного завтрака.

Хлебное тесто поднялось в кадке безупречным снежным холмом, и Лиззи превратила его в ковриги, а новенькая хлебопекарная печь — заразившись, видимо, духом царившего вокруг согласия, — покрыла их ровным золотистым загаром, и аромат горячего хлеба пропитал весь дом… это был запах сытости и довольства. Окорок со специями и индейка благополучно жарились, громко шипя, добавляя свои ароматы к мягким утренним запахам влажной травы и летних цветов, проникавшим в окна.

Все это умиротворяло, однако общая сонная атмосфера, что наполняла дом, была скорее следствием предыдущей ночи, нежели обычных утренних событий.

Это была безупречная ночь, озаренная лунным светом. Джейми взял свечу и пошел запереть дверь — но вместо того встал, опершись о дверной косяк, глядя вниз, в долину.

— Что такое? — спросила я.

— Ничего, — мягко откликнулся он. — Иди сюда, посмотри…

Все вокруг, казалось, плыло, и перспектива исчезла, размытая таинственным лунным светом. Дальний водопад словно бы мгновенно замерз, рассыпав в воздухе брызги. Но ветер дул в нашу сторону, и я слышала далекий шум многих тонн рушащейся вниз воды.

Ночной воздух пах травой и водой, а дыхание сосен и елей на самой вершине горы несло в себе прохладу. В легкой рубашке мне стало холодновато, я поежилась и прижалась к Джейми, чтобы согреться. На боках его ночной рубашки были разрезы почти до талии. Я просунула руку сквозь разрез и сжала круглую теплую ягодицу. Его мышцы напряглись под моими пальцами, но тут же расслабились, когда он повернулся.

Он не отошел в сторону; просто чуть изогнулся, чтобы через голову снять рубаху. И встал на крыльце обнаженный, и протянул мне руку.

Лунный свет посеребрил его тело, вырвав его из тьмы ночи. Я видела всего Джейми, как днем, — от длинных пальцев ног до пылающих волос, отчетливо, и так же отчетливо я могла рассмотреть плоские черные силуэты кустов ежевики в глубине двора… И Джейми, как и кусты, казался лишенным объема, и расстояние до него тоже невозможно было определить; он мог оказаться на расстоянии вытянутой руки от меня, а мог быть за добрую милю.

Я сбросила рубашку с плеч и позволила ей упасть с моего тела, и, оставив ее бесформенный ком лежать у порога, взяла Джейми за руку. Не говоря ни слова, мы поплыли по траве, направив шаги мокрых ног к лесу, потом так же молча повернулись друг к другу, делясь теплом, и шагнули в безмолвие пустоты по другую сторону гребня горы.

Проснулись мы в темноте, когда луна уже зашла, — засыпанные листьями, с мелкими веточками в волосах, покусанные всякой мелочью и окоченевшие от холода. Но мы снова не сказали друг другу ни слова, просто расхохотались и, шатаясь, поднялись на ноги, налетая на корни деревьев и камни, а потом, держась за руки, поплелись через темный лес к дому — и попали в собственную постель лишь за час до рассвета.

А теперь я наклонилась над плечом Джейми и поставила перед ним миску с овсяной кашей, задержавшись для того, чтобы извлечь из его шевелюры дубовый лист. И положила этот лист на стол рядом с миской.