Лиз Карлайл - Один маленький грех

— Нет, — сказала она слабым голосом. — Я не знаю.

— Тогда я вручаю вам ваши триста фунтов, — подытожил он, — а вы избавляете меня от проблемы. Разве это не будет справедливо?

Мисс Гамильтон шмыгнула носом.

— О, я начинаю сожалеть о своем решении, — прошептала она. — Я уже знаю это.

Вошел дворецкий с чаем. Аласдэр сделал движение, отстраняя поднос.

— Уэллингз, наши планы изменились, — сказал он. — Будьте добры, отнесите это в классную комнату.

— Классную комнату, сэр? Аласдэр улыбнулся.

— Нуда, похоже, у меня появилась… подопечная, — отвечал он, показав на ребенка, поглядывавшего из-за плеча мисс Гамильтон. — Это… одним словом, внезапно умерла одна дальняя родственница. Мисс Гамильтон — гувернантка девочки. — Аласдэр отвесил поклон в ее сторону. — Уэллингз отнесет ваши вещи и устроит вас на ночь. Утром он представит вас слугам. А потом мы займемся, — он неопределенно помахал рукой, — ну, всем, что требуется в таких случаях.

— И вы незамедлительно напишете в Эдинбург? — настаивала мисс Гамильтон.

— Незамедлительно, — согласился он. После этого сэр Аласдэр поручил свою новую гувернантку расторопному Уэллингзу и отправился наверх спать, уже не чувствуя себя столь безмятежно и уверенно, как раньше. Ребенок! В его доме! Он был последним из людей, кому этого хотелось. Отец. Боже милостивый! Ужасное неудобство, если выразиться предельно мягко.

Как вскоре выяснила Эсме Гамильтон, классную комнату занимал большой бильярдный стол, зеленый фетр которого почти облез от частого использования. Детская, соединенная с ней, давно была превращена в курительную, заставленную потертой кожаной мебелью и полками, изначально предназначавшимися для игрушек и книг, а в настоящее время заполненными деревянными ящиками с откидными крышками, в которых хранились, по туманному определению Уэллингза, «нумизматические коллекции сэра Аласдэра».

Эсме слишком устала, чтобы задавать вопросы, она только сморщила носик, вдохнув спертый воздух, и ходила по пятам за Уэллингзом, который больше не казался слишком высокомерным.

— А здесь, мадам, спальня, которая также соединяется с классной комнатой, — сказал он. — Она вас устроит?

Эсме положила Сорчу на кровать и огляделась. Комната не была большой, но с высокими потолками и достаточно просторная.

— Спасибо, — спокойно поблагодарила она. — Здесь мило. Не думаю, что у вас найдется детская кроватка или колыбель.

— Боюсь, нет, мадам.

Но он помог Эсме поставить между двумя креслами рядом с кроватью большой ящик из комода.

За недели, прошедшие после смерти матери, она привыкла обходиться своими силами. Отчасти поэтому она пришла к мысли, что у Сорчи должен быть настоящий дом. И ей нужен хороший родитель. Эсме не была уверена, что отвечает требованиям, предъявленным к хорошим родителям. Но бесстыжий хозяин дома еще меньше годился на эту роль.

Уэллингз принес горячей воды и, многословно извинившись зато, что постель не была должным образом проветрена, пожелал Эсме покойной ночи и прикрыл за собой дверь. Эсме подошла к двери и повернула ключ. Смешанное чувство облегчения и печали охватило ее. Мать лежала в могиле. Любимая Шотландия была далеко.

Но сегодня ночью они были в безопасности. На эту ночь у них есть хорошая кровать, а утром они могут рассчитывать на хороший завтрак. Казалось бы, так мало. Но теперь эту малость трудно было переоценить.

О, как ей хотелось быть старше и мудрее — особенно старше. Через восемь лет она сможет получить дедушкино наследство — довольно большое, как ей представлялось. Но восемь лет — большой срок. Сорче почти исполнится десять. А до тех пор их жизнь будет зависеть от сообразительности Эсме, ее ума, если он вообще у нее есть. Как было бы хорошо, если бы возвратилась тетя Ровена!

Эсме вернулась к Сорче. Малышка спокойно спала. Эсме села на кровать, силясь не заплакать. У нее не было опыта ухаживания за детьми. И ей, конечно же, не следует жить в этом доме. Как ни мало разбиралась Эсме в таких вопросах, это она понимала.

Сэр Аласдэр Маклахлан оказался еще хуже, чем она ожидала. Он был не просто закоренелым распутником, он еще и не находил в этом ничего предосудительного. И он оказался удивительно красивым, слишком красивым, чтобы это пошло ему на пользу, — на беду женщин. Даже когда он сердился, в его глазах стоял смех, словно он ничего не принимал всерьез, а его волосы, пусть растрепанные, скрутились в золотые локоны и блестели в свете лампы.