Дина Лампитт: Серебряный лебедь

— Я никогда не танцую, миссис Уэстон, но, если вы не постыдитесь кружиться бабочкой рядом с пауком, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем присоединиться с вами к танцующим.

Мать в знак согласия пробормотала что-то неразборчивое, а отец переступил с ноги на ногу. И когда музыка заиграла сдержанный менуэт, а ее отец отправился выпить пунша, Александр Поуп подал Елизавете согнутую в локте руку, и она положила на нее свою ладонь.

Мелиор Мэри никогда потом не забывала это первое соединение их рук — его, столь совершенной, с длинными пальцами и красивыми ногтями, столь противоречащей телу, и ее, такой маленькой, почти детской. Было что-то особенное в том, как пальцы мужчины и женщины неподвижно лежали рядом в течение одной-двух секунд перед тем, как они вступили в танец. Если бы Мелиор Мэри попросили одним словом описать это первое соприкосновение их рук, она бы выбрала слово «мирно».

Шум за спиной заставил девочку обернуться.

У входа стоял ее дядя Джозеф, придерживая рукой драпировку, прикрывающую галерею. Он был ослепителен: в черном бархатном сюртуке и брюках, богато украшенных золотом; жилет сверкал драгоценными камнями, на ногах были черные лаковые туфли, а на пряжках туфель мерцали бриллианты. Голову венчал огромный парик. И, несмотря на так и распиравшее его высокомерие при полном отсутствии мыслей, он, ни на минуту не забывая о своей внешности, сузил глаза, глядя поверх головы Мелиор Мэри туда, где его сестра танцевала с мистером Поупом.

— Он что, карлик? — спросила его племянница.

— Нет.

— Тогда почему он такой? Что с ним?

Джозеф отпустил занавес, вошел на галерею и стал рядом с Мелиор Мэри, сверху глядя на Большую Залу, построенную придворным Генри VIII, сэром Ричардом Уэстоном.

— Наверное, чем-то переболел в детстве, — сказал он каким-то далеким голосом. — Но вместо физических достоинств природа наделила его талантом. Ты веришь в это, Мелиор Мэри? Ты веришь, что в мире существует закон компенсации?

— Вы имеете в виду Бога, дядя?

Он, наконец, посмотрел на нее:

— Не знаю, но в любом случае мистер Поуп рожден для величия.

— Мне кажется, я бы лучше согласилась быть не очень умной, но правильно сложенной.

— О, и он тоже! Даже не сомневаюсь, что он пожертвовал бы любым своим стихотворением, чтобы быть таким же стройным и высоким, как твой отец. Особенно сейчас.

Он еще раз взглянул на танцующих, а Мелиор Мэри с любопытством посмотрела на маленького поэта.

— А почему именно сейчас?

Глаза Джозефа еще больше позеленели, а взгляд сделался вкрадчивым, как у кошки.

— Потому что кое-что зашевелилось в его сердце — то, что волнует любого человека, и неважно, высок он или низок, красив или уродлив.

После рождественского бала мистер Поуп стал посещать Саттон довольно часто. Сначала он приезжал со своей сводной сестрой и ее мужем или с Инглфилдами, но потом стал приходить один, гулял с Елизаветой в саду или расхаживал по Длинной Галерее. Чтобы никто не подвергался опасности, Джон закрыл проход, ведущий в разрушенное крыло дома — Гейт-Хаус, но Поуп и Мелиор Мэри рука об руку пробрались через заграждение, чтобы исследовать то место, где после визита королевы Елизаветы к Генри Уэстону произошел пожар.

— Что здесь было раньше? — поинтересовался Поуп.

— Кажется, винтовая лестница, ведущая в Гейт-Хаус из галереи, считавшейся самой длинной в Англии. Слуги говорят, что здесь есть привидение.

Глубокие голубые глаза Поупа загорелись почти на одном уровне с ее глазами:

— Расскажи мне о нем. Ты его видела?

Мелиор Мэри покачала головой.

— Нет. По слухам, это тень шута сэра Ричарда Уэстона.

— А кто он?

— Мой предок, который построил замок Саттон.

— Так это его инициалы украшают наружные стены?

— Да. Высокого был мнения о себе, правда?

Подавив улыбку, Александр кивнул головой. Вечером, когда Мелиор Мэри ушла спать, он сидел в зале на втором этаже и пересказывал эту историю Елизавете:

— Она настолько одержима всякими взрослыми мыслями, что над ней невозможно не смеяться.

Елизавета улыбнулась, а Джон холодно посмотрел на него и спросил:

— Почему?

— Потому что она похожа на точную копию взрослого, только уменьшенную, и это довольно забавно.

Только произнеся эти слова, Поуп понял, что то же самое можно сказать и о нем, и униженно замолчал. В комнате воцарилась неловкая тишина. Джон ногой подталкивал чурбан ближе к огню, Елизавета еще более сосредоточенно склонилась над вышиванием, а Александр залпом допил свой стакан портвейна. В конце концов Джон произнес: