Линда Ли - Изумрудный дождь

— Мистер Дрейк?

Николас повернулся к своему помощнику.

— Мне пригласить мистера Гибсона или попросить его подождать еще немного? Может быть, предложить ему еще кофе или чаю?

— Нет, нет, Генри, — мягко, с нотками легкого, сожаления в голосе, проговорил Николас. Он наклонился и вытащил из стопки на своем блистающем аккуратностью письменном столе еще одну папку. — Пригласите его.

Несколько мгновений спустя в кабинет вошел Мейнард Гибсон. За ним по пятам следовала секретарь, держа наготове блокнот.

— Привет, Николас! — жизнерадостно гаркнул Мейнард.

Но тут дверь широко распахнулась и мимо него с возгласом «Ники!» в кабинет ворвался какой-то человек.

При виде него Николас, забыв обо всем, подскочил как ужаленный.

При всей своей солидной наружности незваный гость вел себя как дитя-переросток. Голос его, мягкий и робкий, никак не вязался с обликом крепко сбитого мужчины. На нем был мятый свитер, рубашка застегнута наискось. По его шумному дыханию можно было заключить, что он всю дорогу бежал.

— Джим, ты что здесь делаешь? — настороженно спросил Николас. — Что-нибудь случилось?

Ответ он знал заранее. Безусловно, случилось. И нечто весьма неприятное. Следовало бы сразу догадаться об этом. С какой стати с самого утра его так тянуло в безвозвратно ушедшее прошлое?

Джим с трудом перевел дыхание и голосом, полным слез, ответил:

— Это Элли.

Николас вздрогнул как от удара. Элли…

— Ей нужно помочь!

Николас покрепче вжался спиной в мягкую спинку кожаного кресла. Перед его мысленным взором вновь ярко вспыхнуло все то же видение — весенний дождь и ее изумрудные глаза. Боже мой, только не это. У него нет сил. Он не может прийти к ней, чтобы все это началось сначала.

Даже если он не смог ее забыть — а в глубине души Николас знал, что не сможет никогда, — с каждым проходившим днем ему все реже и реже казалось, что вот это она идет по противоположной стороне улицы, разглядывает витрину магазина, смеется шутке продавца цветов на углу. Он помнил ее, но по крайней мере сумел хоть немного высвободиться и не собирался отказываться от достигнутого.

Николас глубоко вздохнул и стал смотреть в окно.

— Ники, ради Бога! — совсем уж по-детски запричитал Джим. — Не сходи с ума! Ей действительно нужна помощь!

— Нет, — выдавил Николас сквозь крепко стиснутые зубы.

— Ники, послушай! — Джим утер рукавом нос, и голос его упал до еле слышного шепота. — Ты не можешь не прийти, понимаешь? Не можешь! — У него перехватило горло. — Элли умирает.

Известие обожгло Николасв как огонь. Он вдруг понял, что не может вздохнуть. Элли умирает? Солнечный свет и смех в мгновение ока погасли, как неверное пламя свечи. Да это невозможно. Сияющая, трепещущая страстью Элли, с ее склонностью к нелепостям, умирает? Бред!

Но, несмотря на всю убедительность рассуждений, он не мог выбросить из головы мысли о той тяжести, что с самого раннего утра лежала на сердце. Помнил он и о том, что в глубине души Элли таилось нечто темное, порой заслоняющее переполнявший ее свет, и поэтому слова Джима могли быть правдой. Но самое главное было в другом: когда однажды Николас раз и навсегда дал себе слово больше никогда с ней не видеться, ему и в голову не могло прийти, что настанет миг, когда это слово ему придется нарушить.

Понимание этого потрясло Николаса. Больше не раздумывая, он бросил ручку на стол. Чернила каплями полночного мрака брызнули на документы и папки

— Отмените все встречи, Генри. Я скоро вернусь. Генри в изумлении уставился на Николаса , но быстро совладал с собой и коротко спросил:

— Когда?

Николас на мгновение задумался и бросил:

— Когда смогу.

С этими словами он стремительно вышел из кабинета. Джим поспешил следом за ним. Генри и посетители в замешательстве переглянулись. Наконец секретарша покачала головой и поинтересовалась:

— А кто такая Элли?

Апрель 1896, тремя годами раньше

Виновен. Слово могло показаться простым, но как много за ним стояло.

Решение присяжных было оглашено в мертвой тишине. Слова приговора гулко отдавались в богато отделанных деревом и мрамором стенах суда. Мгновение — и в зале началось настоящее столпотворение.

Репортеры — «Ивнингсан», «Ивнингпост» и даже «Нью-Йорк таймс» направили своих людей — продирались сквозь толпу, на ходу запихивая блокноты в портфели из потертой кожи. Пару минут спустя они уже мчались к выходу, торопясь в свои редакции. Никто из газетчиков не хотел быть обойденным. Обвинительный приговор станет самым сенсационным материалом первой полосы после сногсшибательной новости о назначении президентом совета уполномоченных департамента полиции Нью-Йорка Теодора Рузвельта, переполошившего всех стражей порядка своей реформой.