Виктория Холт: Мадонна Семи Холмов

– Я искренне верю, – сказал Родриго, – что буду любить эту очаровательную девчушку куда больше, чем ту веселую банду, которая сейчас населяет наши детские. Мы окрестим ее Лукрецией, и, как скоро вы, мадонна, окрепнете, возвратимся в Рим.

Вот так одним прекрасным апрельским днем в родовом замке Борджа в Субиако появилось на свет дитя, чье имя прославится в веках – Лукреция Борджа.

Как же радовалась Ваноцца возвращению в Рим! В месяцы, последовавшие за рождением Лукреции, Ваноцца чувствовала себя счастливейшей женщиной в мире: Родриго захаживал к ней еще чаще, чем обычно, поскольку в детской комнате поселилась теперь златоволосая девчушка, а он в ней души не чаял.

Она была очаровательная и совсем не крикливая, она тихонечко лежала в колыбельке и одаривала каждого, кто над ней склонялся, прелестной улыбкой.

Мальчикам она тоже понравилась. Они становились по обе стороны колыбели и всеми способами старались рассмешить сестренку. Они постоянно из-за нее спорили – Чезаре и Джованни вообще были отчаянными спорщиками, дай только повод.

Ваноцца и ее женщины не могли без смеха слушать их препирательства: «Это моя сестра!» «Нет, это моя сестра!» Им пришлось даже объяснять, что она в равной степени приходится сестрой обоим.

Глаза Чезаре вспыхнули негодованием:

– И все-таки она больше моя, чем Джованни. Она любит меня больше, чем его!

На что няня ответила, что, когда Лукреция подрастет, она сама решит, кого любит больше.

Джованни с презрением глядел на брата: он-то понимал, почему Чезаре хочет, чтобы Лукреция любила его сильнее. Чезаре был убежден, что Джованни перепадает от дяди Родриго куда больше сластей, чем ему, к тому же прекрасный и могущественный дядя Родриго, приходя, всегда первым целовал и ласкал Джованни и только потом переходил к Чезаре.

Вот потому-то Чезаре и решил, что все остальные должны выказывать ему большую любовь. Мама действительно любила его сильнее, чем брата. Няньки тоже уверяли его в этом, впрочем, может потому, что если бы они заикнулись об обратном, он бы нашел способ им отомстить, а они понимали, что обижать Чезаре куда опаснее, чем Джованни.

И Лукреция, как только подрастет и сможет выказывать свое предпочтение, выберет, несомненно, его. Именно так и будет! Вот почему он проводил у ее кроватки куда больше времени, чем Джованни, и куда чаще, чем брат, совал ей руку, чтобы она вцепилась в нее своими крохотными пальчиками.

– Лукреция, – шептал он, – это Чезаре, твой брат. Ты любишь его сильнее… Сильнее всех на свете.

Она таращила на него свои голубые глазенки, а он командовал:

– Улыбнись, Лукреция, ну улыбнись же!

И, к огромному удивлению женщин, Лукреция беспрекословно выполняла приказания Чезаре. Когда же ее просил посмеяться Джованни, Чезаре прятался за спину брата и корчил оттуда такие страшные рожи, что Лукреция пугалась и разражалась слезами.

– Он настоящий демон, этот Чезаре, – говорили друг дружке женщины. Ему самому, хотя он был всего пяти лет от роду, они бы не решились такое сказать.

Как-то раз – Лукреции было тогда уже шесть месяцев, – Ваноцца возилась у себя в саду с виноградными лозами и цветами. У нее были садовники, но она сама любила копаться в земле, и потому цветы ее были прекрасны – она любила свой сад и свой дом почти так же сильно, как своих детей. Да и любой гордился бы таким домом, выходящим фасадом на площадь, огромной светлой комнатой с большим окном, такой непохожей на мрачные темные комнаты в других римских домах. У нее была и еще одна большая редкость – цистерна для воды.

Горничная – не та, которая понравилась Родриго, а другая, ту девушку Ваноцца давно прогнала, – сообщила ей, что пришел кардинал в сопровождении еще какого-то господина. Девушка еще не успела договорить, как кардинал появился в саду собственной персоной. Он был один.

– Мой господин! – воскликнула Ваноцца. – Простите, что я в таком виде…

– Не извиняйся, – ласково возразил кардинал. – Среди цветов ты кажешься еще прекраснее.

– Но почему бы вам не пройти в дом? Мне сказали, что вы привели с собой гостя. Служанкам следовало быть к вам повнимательнее!

– Не беспокойся, я сам захотел побеседовать с тобою наедине… Здесь, среди твоих цветов.

Она удивилась и забеспокоилась: значит, он хочет сообщить ей что-то действительно важное, если решил поговорить с нею в саду – даже в самых хороших домах, в таком, как у нее, например, слуги имеют обыкновение слушать то, что не предназначается для их ушей.