Карен Хокинс: Навеки твой

– Но…

– Рот на замке, Оугилви! До моего возвращения.

Не дожидаясь ответа, Маклейн развернул коня и пустил в галоп.

Оугилви обхватил себя руками за плечи, пытаясь защититься от холодного ветра, не в силах оторвать взгляд от быстро удалявшегося Маклейна.

– Что я натворил? – прошептал он, снова заливаясь слезами. – Венеция, дорогая моя девочка, где же ты?

Довольно далеко от тех мест, где началось действие нашего повествования, молодой лорд Рейвенскрофт, сидя в наемной карете, которая тряслась по ухабистой дороге, прижимал к груди раненую руку.

– Вы изувечили меня! Я истекаю кровью, как недорезанная свинья!

– Не извращайте фактов, будьте столь любезны. – Раскачиваясь от толчков бешено несущейся кареты, мисс Венеция Оугилви достала из ридикюля носовой платок и вытерла булавку украшенной жемчужинами серебряной броши. – Я вовсе не изувечила вас, хотя будь у меня под рукой нож, я могла бы поддаться искушению и нанести вам рану посерьезнее, чем укол булавкой.

Рейвенскрофт с досады сунул в рот сжатый кулак и прикусил костяшки пальцев.

– Что бы это ни было, я не давал вам повода.

– Я предупреждала вас, чтобы вы не воображали себя лакомым кусочком.

– Я ничего подобного не воображал! Я просто говорил, что люблю в… – Рейвенскрофт недоговорил, заметив, что Венеция снова замахнулась на него булавкой. Глаза у него округлились от ужаса, словно в руке у нее он увидел кинжал.

Венеция опустила руку и вздохнула:

– Право же, Рейвенскрофт, эти пустые химеры по меньшей мере непривлекательны.

– Пустые химеры? Венеция, как вы можете говорить…

– Для вас я мисс Оугилви, – строго напомнила девушка.

Рейвенскрофт слегка подвинулся на сиденье, подальше от булавки.

– Послушайте, Вене… ох, простите, мисс Оугилви. Я… мне очень жаль, если я в своих декларациях несколько перешел границы дозволенного.

– Вы зашли слишком далеко, особенно если учесть данные печальные обстоятельства.

Он растерянно моргнул и поспешил ухватиться за прикрепленную к потолку кареты кожаную петлю, поскольку в этот момент экипаж сильно тряхнуло на ухабе.

– Печальные обстоятельства?

Некоторое время Венеция созерцала его с подчеркнутой серьезностью, потом заговорила:

– Неужели вы забыли, ради чего мы путешествуем по этой ужасной дороге с опасной скоростью? Моя бедная мама тяжело больна.

– Ах да, это… – Рейвенскрофт нервно подергал галстук. – Ваша матушка. Полагаю, я оказался не то чтобы забывчивым, это мне несвойственно, однако я был… Да, я был настолько поглощен страстью, что забыл о вашей матери. Но всего лишь на минуту, – поспешил он добавить. – Я отлично помню, что мы намерены посетить вашу тяжелобольную матушку в доме у вашей бабушки в Стерлинге.

Венеция полагала, что не следует удивляться короткой памяти Рейвенскрофта, особо сообразительным его не назовешь. Тем не менее интуиция ей подсказывала, что во всем происходящем есть нечто неправильное, какая-то фальшь. Но она пока не может разгадать эту загадку.

– Не следует ли нам остановиться в ближайшей гостинице, посмотреть, что с вашей рукой?

Рейвенскрофт решительно замотал головой:

– Нет. Нам нельзя останавливаться.

– Почему? – прищурилась Венеция.

– Потому что… мы можем опоздать. К тому же разумнее было бы подождать, пока стемнеет.

Венеция нахмурилась. Ее подозрения усилились. Надо было расспросить обо всем поподробнее, прежде чем пускаться в дорогу, но когда Рейвенскрофт ворвался утром в комнату для завтраков с запиской в руке и с выражением совершенного отчаяния на лице, она не стала раздумывать. Записку прислал ее отец, он требовал, чтобы Венеция немедленно уехала в сопровождении Рейвенскрофта на помощь матери.

Привыкшая к тенденции мамы принимать малейшую конвульсию за смертельный спазм и к безошибочной способности отца избегать какой бы то ни было ответственности, Венеция сочла требование не слишком удобным и приятным для себя, но нисколько не удивилась. Она сменила костюм для верховой езды на дорожное платье, быстро уложила в чемодан необходимые вещи и успела до того, как сесть в карету, нацарапать отцу утешительное послание, заверив его, что сделает все, о чем он просит.

Разумеется, не стоило впадать в панику, пока она не увидит маму собственными глазами. Жаль, конечно, что обязанность сопровождать ее выпала на долю Рейвенскрофта, новейшего папиного «проекта». Папа считал себя чемпионом руководства; это означало, что время от времени он возлагал на себя обязанность обучать очередную заблудшую душу искусству навигации в коварных водах светского общества. Мистер Оугилви называл это великим социальным экспериментом, однако Венеция полагала, что ему попросту нравится поток изощренных комплиментов, которые изливал на него благодарный Рейвенскрофт.