Линда Миллер - Грешный ангел

Нахмурившись, она подняла руку американо – сильную, загорелую и такую безвольную, покрытую мягкими рыжеватыми волосами. Такие же мягкие волосы, слипшиеся от пота, покрывали его широкую грудь, руки и ноги. На безымянном пальце американо было золотое обручальное кольцо.

Он вновь начал метаться в бреду.

– Бонни, – простонал он, – Бонни.

Консолата закусила губу, прося у Богородицы прощения за ненависть, которую испытывала к этой Боните. Осторожно и нежно она вновь вытерла его воспаленное лицо.

– Бонни, – хрипло, в забытьи, произнес мужчина.

Слезы заволокли глаза Консолаты. Она встала с колен, стройная, с черными длинными волосами. Ее хорошенькое личико многих привлекало в кантину. Поставив тазик на пол, она потянулась к пиджаку, висевшему на спинке стула. Консолата знала, что в одном кармане лежит бумажник с испанской и иностранной валютой, но деньги ее не интересовали. Ее волновали бумаги, в которых было написано труднопроизносимое имя американо, а также и тех, кого следовало известить о его болезни.

Она положила бумаги в карман юбки и, откинув со лба мужчины прядь волос, вышла из комнаты, бесшумно ступая.

Кантина была пуста: из—за сиесты посетители появятся позже, когда спадет нестерпимый зной. Улица тоже была безлюдна: все обитатели долины Сьера—Маэстра попрятались от невыносимой жары. Казалось, от зноя горело во рту. Консолата постояла, глядя, как танцуют в бухте солнечные блики. Из-за отвесных скал, выступавших из воды, к Сантьяго де Куба нельзя было подойти с моря, на самой же высокой скале стоял Кастилья дель Морро, мрачный форт, воздвигнутый в XIV веке.

Консолата, прикрыв рукой глаза от солнца, взглянула на укрепления и молча прокляла тех, кто затевает войны.

Горячая пыль обжигала босые ноги. Наконец она перешла дорогу и скользнула в прохладный сумрак церкви. Преклонив колени перед Спасителем и Богородицей, Консолата поднялась и пошла, искать падре.

Падре, как и ее больной, был молодым американо, но свободно владел испанским. Рыжеволосый, с насмешливыми голубыми глазами, он улыбнулся Консолате, хотя она нарушила его полуденный отдых.

– В Канзасе есть сиеста? – простодушно спросила она, оттягивая момент, когда придется открыть ужасную тайну.

Падре, завидев Консолату, снял ноги со стола, кашлянул, затем рассмеялся.

– Нет, дитя мое, в Канзасе ее нет, и в этом все несчастье. Что привело тебя сюда в самый зной?

Консолата, не зная, что ответить, вынула бумаги и протянула священнику. Падре быстро просмотрел бумаги.

– Боже! – воскликнул он. – Консолата, ты знаешь этого человека? Откуда у тебя, его бумаги?

Консолата опустила голову.

– Он пришел в кантину два дня назад. У него лихорадка…

Падре казался встревоженным.

– Где дядя, Консолата?

– Дядя Томас в Гаване. Вернувшись, он очень рассердится.

Священник что—то пробормотал по-английски и решительно поднялся. Поняв, что он хочет увидеть американо, Консолата повела его в кантину. Больной прерывисто дышал.

– Объясни, Бога ради, как ты смогла втащить наверх такого крупного мужчину? – спросил священник, склонившись над больным и положив ладонь на его горячий лоб.

Консолата объяснила, что американо держался на ногах, хотя и плохо, но с ее помощью все же поднялся сюда.

– Тебе надо было сразу прийти ко мне, – мягко упрекнул ее падре, но посмотрел на нее с пониманием. – Положение очень опасное, и не только для синьора Мак Катчена, но и для вас с дядей.

Консолата кивнула.

– Ты никому не говорила о нем?

– Только вам, – ответила Консолата.

– Хорошо. Когда стемнеет, мы с тобой перенесем его в церковь. Я сообщу о нем американским властям и попрошу у них помощи.

С тех пор, как красивый незнакомец оказался в ее комнате, Консолату тревожили непривычные мысли и чувства. Она раздела его, протирала полотенцем и ненавидела женщину, которую он звал в бреду, хотя не знала ее. Она сложила руки и склонила голову.

– Падре, я совершила грех?

Священник из Канзаса ласково погладил ее по голове.

– Нет дитя, доброта – не грех.

Дядя Консолаты рассудил иначе, когда, вернувшись из Гаваны, узнал, что племянница прячет в своей комнате больного американо. В этот вечер, когда в кантине было полно испанских солдат, разъяренный и перепуганный Томас угрожал Консолате, что выдаст ее и больного, который все еще не приходил в сознание. Между тем ни от падре, ни от американских властей не было никаких известий.