Мэрилайл Роджерс - Талисман

Обойдя кресло на колесах, Дэвис бесшумно распахнул хорошо смазанную дверь. В одном углу комнаты стоял массивный письменный стол красного дерева, в глубине, позади него, в подставке для цветов стоял папоротник, выбранный матерью Лиз. Папоротник разросся до невероятных размеров, и хотя его зеленые листья грозили заполонить все пространство позади стула, отец ни за что не позволял убрать его с того места, которое выбрала его любимая жена почти десятилетие назад. Когда Сэмюэля вкатили и устроили за письменным столом, Грэйсон подвинул кресло для Лиз, потом сам сел в такое же рядом.

– Элизабет! – Сэмюэль наклонился вперед, положив руки на блестящую поверхность стола, помолчал, очевидно обессиленный несколькими словами, произнесенными за обедом.

Лиз сидела прямо, в неудобной напряженной позе. Отец никогда не называл ее Элизабет, за исключением случаев, когда необходимо было представить ее кому-нибудь официально.

Узнав хорошо знакомые признаки упрямого нрава в линиях нежного подбородка, Сэмюэль обезоружил дочь слабой, умоляющей улыбкой.

– Я быстро приближаюсь к концу своих дней. – Лиз открыла было рот, чтобы опровергнуть это мрачное предсказание, но Сэмюэль жестом дрожащей руки остановил ее возражения. – Приближение неизбежного конца сделало меня более чувствительным относительно невыполненных обещаний, которые я дал твоей дорогой матери на ее смертном ложе.

Непроизвольно Лиз откинулась назад, вжимаясь в мягкую обивку кресла, как будто пытаясь избежать того, что, по ее опасениям, должно было последовать.

– Ты знаешь, я поклялся, что ты получишь отличное образование, какое положено светским девушкам.

– И ты выполнил это обещание, папа, выполнил. Я ведь превзошла всех одноклассниц в школе мисс Браун. Ты же знаешь, что я была ее лучшей ученицей во всем, от языков до верховой езды.

И снова дрожащая рука отмела ее протесты.

– Да, это так. Но это было только первое из двух обещаний, которые я дал.

Густые янтарные ресницы упали на позолоченные загаром щеки. Никогда они не говорили о том, что она давно знала от Марии.

– Я пообещал твоей матери позаботиться о том, чтобы наша дочь была хорошо устроена. Несмотря на твое убеждение, что твои успехи в управлении Дабл Эйч вполне удовлетворительны, это, однако, не так. Второе обещание я не выполнил, ибо она просила и получила мое согласие позаботиться о том, чтобы ты благополучно и удачно вышла замуж.

Глаза Лиз широко раскрылись, и она так решительно затрясла головой, что прочно укрепленная модная прическа грозила рассыпаться.

– Несколько дней назад, – неумолимо продолжал Сэмюэль вдруг окрепшим голосом, чего Лиз в возбуждении не заметила, – его светлость и я подписали официальные документы, касающиеся твоего будущего.

Глаза герцога прищурились. Лиз вскочила на ноги. Ее бирюзовые глаза полыхнули огнем.

– Я за него не выйду! Ни ты, ни он, и никто другой не могут заставить меня сказать слова, которые приведут к этому!

Грэйсон был достаточно хорошо воспитан, чтобы, присутствуя при этой сцене между отцом и дочерью в качестве тихого свидетеля, проигнорировать их, но последние слова были оскорблением, которое он не мог и не собирался игнорировать. В его собственной стране достаточно женщин благородного происхождения и гораздо более красивых, которые сочтут за честь брак с ним, так грубо отвергнутый этой американкой.

– Так тому и быть. – Герцог поднялся и с высоты своего впечатляющего роста пристально посмотрел на Лиз. – Контракт аннулирован.

Лиз ответила на его холодный взгляд таким огнем, что мужчине впору было превратиться в пепел.

И тут, прежде чем было произнесено еще хоть одно слово, напряжение между ними разорвал резкий вскрик и шум от падения тела. Они оба повернулись на звук.

В агонии хватаясь за грудь, Сэмюэль Хьюз неуклюже лежал на полу поверх черепков, смятых листьев папоротника и опрокинутой подставки для цветов.

Церемония закончилась, и в первый раз с той минуты, как преподобный Дж. Л. Филлипс начал службу, Лиз подняла глаза от ложа, где распростертым лежал ее отец, наполовину скрытый одеялами и расшитым покрывалом. Герцог, с ледяным лицом, теперь – о ужас! – ее муж, выглядел не более довольным этой свершившейся сделкой, чем она.

Глядя с высоты своего роста в сверкающие глаза своей молодой жены, Грэй молча сознался, что она совсем не та женщина, какую он себе представлял. Она была полной противоположностью его первой жене Камелии – бледной и нежной, как одноименный цветок. Воспоминание о белой коже и прекрасных золотистых волосах легкой тенью легло на его холодное лицо.