Пенелопа Томас: Тайна

Я посмотрела Генриетте прямо в глаза и расхохоталась.

И хохотала, и хохотала.

А когда я обессилела от смеха, зверек исчез.

Генриетта в ужасе смотрела на свои ладони; ее ум так же по-детски буквально воспринимал слова, как и мой. Вдруг она завизжала так, что сбежалась вся кухонная прислуга, а из глубины дома спешили миссис Северн и леди Вульфберн. Меня с позором отправили в комнату на чердаке, никто не сомневался, что это я столкнула с крыльца Генриетту. Я не сопротивлялась, мне было все равно.

После этого случая я перестала реагировать на Генриетту. Ее издевки и грубость отскакивали от меня, не причиняя ущерба. Эта первая явная ложь в моей жизни сделала меня недоверчивой, я начала сомневаться во всем, что говорили мне или обо мне. В своем происхождении. В ее превосходстве. Даже в доброте леди Вульфберн, от чьей милости я зависела. И если я казалась внешне покорной и сговорчивой, то просто потому, что одержала самую важную победу, и теперь просто не было необходимости продолжать борьбу.

Вскоре после инцидента в гости к Вульфбернам приехал младший брат Его Величества. Он только что окончил курс в Оксфорде и уведомил брата о своем приезде. Лорд Вульфберн не проявлял того энтузиазма, который должен испытывать человек, не видевший брата десять лет. Мне казалось, что ему очень не хочется, чтобы его беспокоили Корнуэллские родственники. За те три года, что я находилась в доме, он ни разу не навестил свой отчий дом и говорил всем, что готов был слушать, что он предпочитает предоставить своему управляющему мистеру Моррисону заниматься родовым поместьем.

В день приезда брата было много суматохи: служанки бегали из кухни в гостиную и обратно, свежие пирожные торжественно вынимались из духовки, леди Вельфберн, взвинченная до предела, отчитывала миссис Северн и свою личную служанку за малейший промах.

Ароматы, доносившиеся из кухни, властно влекли меня. Но не успела я туда пробраться, как подкравшаяся сзади Генриетта сильно толкнула меня, и я полетела в открытый подвал, где хранился уголь. Она захлопнула крышку и заперла ее снаружи, прежде чем я успела позвать на помощь.

Никто не заметил моего отсутствия. В подвале было темно, угольная пыль набивалась в рот и ноздри. Я долго барабанила кулаками в тяжелую дубовую крышку, но толстое дерево поглощало звук, и никто не слышал моих горьких рыданий в шуме горшков, сковородок и повелительных команд поварихи.

В подвале я оставалась долго. Наконец, поняв, что от прислуги мне помощи не дождаться, взобралась на высокую кучу угля и стала стучать в дверь, выходившую на улицу. Эта дверь была легче, к тому же плохо пригнана, она издавала громкие звуки, обдавая меня черным дождем из сажи и пыли тем сильнее, чем громче я барабанила по ней. К моему величайшему облегчению, не прошло и пятнадцати минут, как наружный засов подняли.

Дверь распахнулась, поток яркого дневного света хлынул в подвал и ослепил меня. Прежде чем я смогла вновь открыть глаза, чья-то сильная рука вытащила меня из мрачного заточения. Передо мной был темноволосый человек. Он разглядывал меня с нескрываемым любопытством.

Так как мне было всего восемь лет, он показался мне почти старым, но я прониклась к нему искренним расположением с первых мгновений. У него были добрые глаза и красиво очерченный рот, готовый в любой момент растянуться в улыбке. Сюртук из хорошего сукна сидел на нем великолепно, а цилиндр был лихо сдвинут на темя, открывая высокий лоб.

— Боже Праведный! — воскликнул он. — Как Вы оказались в подвале?

— Меня заперли, — я не назвала имени моего обидчика и не притворилась, что попала туда по вине несчастного случая, а он, будучи человеком тактичным, не стал уточнять.

— Вы, конечно, не Генриетта? — спросил он, разглядывая меня в крайнем замешательстве.

— Конечно, нет!

Он приподнял брови, и я решила, что мой решительный протест выдал меня с головой. Но он только сказал:

— Надеюсь, Вам не пришлось долго сидеть взаперти?

— Почти с полудня, — призналась я с гордостью за свой героизм.

Он опять удивленно поднял брови.

— Значит, Вы там пробыли больше часа. Другая девочка на Вашем месте впала бы в истерику.

— Я никогда не впадаю в истерики, — заявила я, хорошо зная значение этого слова. Лорд Вульфберн часто его употреблял, когда миледи вдруг начинала рыдать и стонать из-за очередного пустяка. Мой спаситель мягко улыбнулся:

— Как мудро с вашей стороны. Мне всегда казалось, что дамы легко теряют самообладание из-за малейшего неудобства. Очень приятно познакомиться с юной леди, которая представляет столь редкое исключение, — он приподнял цилиндр и поклонился: — Тристан Вульфберн, к Вашим услугам.