Дениз Домнинг - Раскаленная стужа

К ее свадьбе! Ровена взглянула на открытое всем ветрам ледяное синее небо. Одинокий ястреб, выслеживающий добычу, парил высоко над землей. Она не могла позавидовать этой свободной птице. Ей никто не мог помочь, ей уже не на что было надеяться.

Лорд Бенфилд спешился и, твердо сжав руку дочери, рывками потащил в дом.

Может быть, ей и не на что надеяться, но нет такого человека, который заставил бы ее идти на заклание. Она старалась оторвать от себя цепкие пальцы отца и отчаянно сопротивлялась, при этом ее туфли скользили по свежему тростнику, разостланному на твердом земляном полу. Когда лорд Бенфилд силой тянул ее мимо столов с льняными скатертями, стоявших вокруг большого открытого очага, девушка хваталась за скамьи, корзины, чаши – за все, что попадалось ей на пути. Собаки лаяли и рычали, а слуги разбегались в поисках укромных местечек, откуда они могли бы без помех наблюдать за происходящим. Лорд Бенфилд неотвратимо приближал Ровену к двери в черной стене.

– Остановитесь! – наконец воскликнула она, нарушая молчание. – Я не двинусь дальше, пока не узнаю, что вы хотите от меня.

Лорд Бенфилд, обернувшись, грозно посмотрел на свою дочь.

– Замолчи, девчонка, – прорычал он, – а не то снова попробуешь моего кулака.

Она машинально подняла руку к лицу и потерла уже проступивший синяк на скуле. Ее глаза сузились. Твердым голосом Ровена спросила:

– Почему?

– Почему, почему, – передразнил он. – Тебе мало того, что я нашел тебе в мужья могущественного, богатого лорда с владениями? Ему все равно, что ты переросла, главное – ты еще можешь иметь детей!

– Как приятно, – огрызнулась Ровена. – Ему известно, что я бесприданница? Или вы еще не сообщили ему эту новость?

– Девочка, ты унаследовала все имущество своего деда по материнской линии.

– Все? Я? – в величайшем изумлении воскликнула она. – А как же Филиппа?

– Филиппа? – Смех отца был странным и неожиданно визгливым. – Ее муж может оставить себе то, что она взяла с собой, когда они поженились. Тебе отходит все остальное.

– Если у моей матери было наследство, то она позаботилась бы о том, чтобы я ничего не получила, а все отошло бы ее любимице. Как вы можете отдать мне то, что принадлежит Филиппе?

– Твоя мать не может ничего наследовать, воля отца запрещает ей прикасаться к чему бы то ни было из его имущества.

Лорд Бенфилд замолчал, по-видимому смакуя мысль о таком унижении своей жены.

– Есть еще кое-что, – сказала она твердо, в ее голосе прозвучали повелительные нотки. – Расскажите мне, почему эти владения не разделены между мной и моей сестрой? И почему я не могу взять то, что мне принадлежит, чтобы купить себе место в монастыре? Почему я должна выходить замуж?

– Не говори со мной таким тоном, дрянная девчонка.

Отец снова поднял кулак.

Ровена только отмахнулась от него.

– Да бросьте вы ваши угрозы! Я не ребенок, чтобы меня пугать. Мне уже двадцать один год! Если вы изобьете меня до бесчувствия, то не причините большего вреда, чем уже сделали.

– Как ты смеешь? – выдохнул он.

Ровена оборвала его, прежде чем он смог продолжать.

– Да, смею, потому что я уже мертва. Отец, эта свадьба непременно убьет меня, как летний зной иссушает весенний цветок. А теперь, – продолжала она, – вы скажете мне, почему я оказалась единственной наследницей?

– Подумать только, и я пожалел тебя, – с трудом выговорил лорд Бенфилд.

– Пожалел меня? – Она задохнулась от гнева. – Если такова ваша жалость, да смилуется Бог над моей душой. Отец, выдержит ли ваша гордость такой удар, если мой будущий муж проклянет вас за то, что вы сделали с ним?

– Как так? О чем ты говоришь? – ухмыльнулся он. – Передо мной стоит девица, которая, даже облаченная в грубую монастырскую одежду, достаточно миловидна и хорошо сложена, чтобы вскружить голову любому мужчине. В чем твой недостаток?

– В этом, отец, – ответила она, дотронувшись до виска тонким пальцем. – Здесь. Я не смела мечтать о браке, потому что Филиппа была старшей дочерью. Разве сейчас, в год 1194 от рождения Господа нашего, вторая дочь не обязана постричься в монахини? Но я не отчаивалась! Я научилась читать, писать и подсчитывать колонки цифр, предвидя, что когда монастырь станет моей жизнью, я буду занимать более высокое положение, чем простая монахиня. Гордость – мой грех потому, что я жаждала власти, которую церковь могла дать мне. В конце концов я смирилась и прикусывала себе язык, когда монахини насмехались надо мной, потому что вы все равно не позволили бы мне дать обет. Я терпеливо ждала своего времени, потому что знала… – Она сглотнула, а потом разом потеряла все свое притворное спокойствие. – А сейчас, – крикнула она, – вы отрываете меня от всего того, о чем я мечтала, и заявляете, что это из жалости ко мне! Я говорю, что вы лжете. Почему вы так поступаете? Я хочу знать, почему?