Джулия Грайс: Изумрудное пламя

Приблизив лицо к зеркалу, она пристально изучала его. Кожа светлая и чистая, щеки порозовели от быстрого бега и жаркого дня. Даже волосы, иссиня-черные и слегка вьющиеся, были нежными и мягкими на ощупь и совсем не походили на жесткие проволочки чернокожих женщин.

Эмери резко отпрянула от зеркала. Ничего не понятно: она такая же белая, как и Антон, как и ее мать. И хотя воспоминания детства были подернуты дымкой, но в том, что ее мать была белой, она не сомневалась. Но что же такого мог вычитать Антон в завещании своего отца? Женщина Офелия – обычно так называют рабынь. Мужчина Аякс, горничная Диси. Эмери быстро подошла к окну и посмотрела на лужайку перед домом. Кальвар, садовник, проходил перед домом с мотыгой в руках, его черное лицо лоснилось от пота. Ей всегда нравился Кальвар, может, из-за ее собственного происхождения?

Да нет! Все это ерунда, такого не может быть. Тетя Анна должна ей все объяснить. Она собиралась сделать это утром, если бы не головная боль.

Эмеральда, вздохнув, побежала в спальню тети Анны, в дальнее крыло дома. После непродолжительного колебания она постучала в дверь.

– Кто там? – спросила тетя.

– Это я, Эмеральда. Прошу тебя… Мне надо поговорить с тобой.

За дверью воцарилась тишина, потом раздался голос тети:

– Войди.

Эмеральда вошла в спальню. Тетя Анна лежала на кровати в светло-голубой муслиновой ночной рубашке. Ее темно-рыжие волосы рассыпались по подушке.

Тетя в девичестве отличалась красотой, и у нее было много поклонников. Многие были готовы проскакать сотни миль ради встречи с ней. Но, родив пятерых детей и пережив три выкидыша, а теперь и потеряв мужа, она, конечно, не могла остаться прежней. Она сильно исхудала, щеки ввалились, руки висели как плети, в роскошных волосах появились серебряные пряди, виски поседели.

– Я не хотела беспокоить тебя, но… Мне необходимо поговорить с тобой.

Оказавшись в этой уютной спальне, Эмеральда не знала, с чего начать. «Я чернокожая? Я рабыня?» Слова были настолько ужасными, что она не решалась произнести их вслух.

– Ты расстроена, Эмеральда. Я вижу, – тихо сказала Анна. – Это из-за завещания?

– Да, я… – Голос девушки внезапно сорвался. – Антон мне только что сообщил страшные вещи. Он сказал, что разбирал бумаги дяди и нашел кое-что обо мне. То есть он почему-то решил, что моя мать – рабыня. – Она подошла поближе к кровати тети. – Это ведь все неправда, верно? – спросила она едва слышно. – Антон солгал, не так ли? Почему он мне сказал такое, тетя?

Анна молчала, делая вид, что рассматривает золотые кольца на своих длинных белых пальцах. У Эмери защемило сердце.

– Это правда?

Анна подняла глаза. В них читалась жалость.

– Эмеральда, я тебе должна о многом рассказать. Я… Я устроила твою жизнь так, как, наверное, должна была. Видимо, мне не следовало позволять себе полюбить тебя и защищать от невзгод. Но ты была таким впечатлительным ребенком, такой несчастной. Тебе нужна была мать.

Не сознавая, что она делает, Эмери опустилась на низкую скамейку возле кровати.

– Понимаешь, Эмеральда, я любила твоего отца, – продолжала Анна. – Он был братом Кельвина и жил здесь, в усадьбе. Он был высоким и благородным, и, хотя был старше меня на двенадцать лет, жизнь била в нем ключом. Но, увы, я была не свободна. Я была замужем за Кельвином. – Бледная рука Анны вздрогнула. – Однажды твой отец нашел себе женщину.

– Мою мать, – выдбхнула Эмеральда пересохшими губами.

– Да, ее. Она была нашей рабыней, но очень красивой, в самом деле прелестной девушкой. В ней была всего одна восьмая часть негритянской крови, ее купили за баснословные деньги как обученную горничную для матери Кельвина.

– Но моя мама… – Эмеральда напрягала память. – Волосы ее были черными, но разве глаза не голубыми?

– Твой отец был хорошим человеком. Он полюбил ее, – продолжала Анна, не обратив внимания на замечание Эмеральды. – И когда она собралась рожать, он не мог допустить, что его ребенок, который, безусловно, родится белым, станет рабом. Поэтому однажды ночью они исчезли.

Эмеральда вздохнула, вспомнив женщину, которую считала матерью. Ее ласковый, нежный голос, ее руки. «Мария Карстейн!» – внезапно вспомнила она. Так ее звали в девичестве.

Тетя подняла руку, требуя внимания:

– Однажды в порт вошла шхуна «Королева Миссисипи». На борту ее была маленькая девочка. Это была ты. Грязная-прегрязная. Думаю, ты ни разу не умывалась за всю дорогу. При тебе был багаж: несколько платьев, кукла и краски, а также письмо, написанное колонистом, после того как он отыскал тебя под повозкой, в которой умерли твои родители. Он знал только то, что у тебя есть родственники в Батон-Руже и их фамилия Делани.