Виктория Холт - Змеиное гнездо

– Все это будет твоим, когда ты вырастешь, – сказал он мне, – а ты сможешь передать драгоценности своей дочери. Приятно представлять, как эти безделушки переходят от поколения к поколению. Ты согласна?

Я снова кивнула.

Отец вынул жемчужное ожерелье и подержал его в руках. Мама говорила, что в нем шестьдесят жемчужин, а застежка сделана из настоящего алмаза в оправе из нескольких мелких жемчужин. Я видела ожерелье, да и другие украшения из шкатулки на маме всего несколько раз.

– Мама хотела, чтобы все это стало твоим, – заговорил отец. – Думается, ты еще слишком молода для драгоценностей, но, на мой взгляд, это не относится к ожерелью. Ты можешь взять его себе. Говорят, что, если жемчуг не носить, он теряет блеск.

Я взяла ожерелье из его рук с чувством облегчения. Отец считал меня чересчур молодой для драгоценностей, значит, я еще не созрела для расставания с Лилиас. Правда, само жемчужное ожерелье тоже доставило мне радость.

Я надела его на шею и с глубокой печалью вспомнила маму.

Когда я снова была с Лилиас, она сразу же заметила ожерелье.

– Какая чудесная вещь! – воскликнула она.

– Это мамина. Есть еще броши и несколько других украшений. Они тоже мои, но отец не считает меня достаточно взрослой для них. А жемчуг портится, если его не носить.

– Я слышала об этом, – сказала Лилиас. Она любовно поглаживала жемчужины, я сняла ожерелье и протянула ей.

– Восхитительная застежка, – заметила Лилиас. – Она одна стоит целого состояния.

– О… я бы не хотела продавать эту вещь.

– Понимаю. Я просто подумала… о сбережениях на черный день.

– Ты хочешь сказать, что и у меня могут настать трудные времена?

– Нет – только то, что хорошо иметь такие вещи. Взгляд Лилиас стал печальным и отсутствующим. Она думала о будущем, черный день мог стать для нее роковым, ибо никаких сбережений у моей гувернантки, как я полагала, не было.

Я спустилась на кухню узнать, будет ли отец к обеду. О своем отсутствии он обычно извещал запиской миссис Керквелл. На кухне было неспокойно – за столом опять сидел с закатанными рукавами Хэмиш и тупо пощипывал волосы на руках.

Я прошла к миссис Керквелл, она что-то размешивала в тазу и сразу заметила ожерелье.

– Боже, какая красота! – воскликнула она.

– Да, теперь это мое ожерелье, а раньше принадлежало маме. Я должна носить его, иначе от долгого лежания без дела жемчужины потускнеют.

– Неужели? – удивилась миссис Керквелл.

– Так говорит отец.

– Ну, он-то уж должен знать.

– Мне кажется, я тоже слышала об этом раньше.

– Выглядит оно превосходно и очень идет вам, мисс Девина.

– Застежка тоже ценная, – добавила я. – Алмаз в обрамлении маленьких жемчужин.

– Ну и дела.

– Мисс Милн говорит, что это мне на черный день… если я когда-нибудь окажусь в нужде.

– Только не вы, мисс Девина. – Миссис Керквелл рассмеялась. – А она тревожится, бедняжка. Правильно я решила, что никогда гувернанткой не стану.

– Будет ли отец к обеду?

Миссис Керквелл не успела ответить. Хэмиш взглянул на меня и проговорил:

– Нет, не будет его. Я знаю, я его вез.

Словно не слыша кучера, миссис Керквелл ответила на мой вопрос:

– Он оставил записку, чтобы к обеду его не ждали. Вскоре после этого я ушла к себе.

Следующий день начался с ужасного открытия – мое ожерелье пропало. Я положила его в голубую коробку, лежавшую в выдвижном ящике туалетного столика, и не могла поверить своим глазам, когда обнаружила утром, что коробка на месте, но ожерелья в ней нет. Как безумная я обшарила все ящики столика, но без успеха. Ожерелье исчезло. Непостижимо, ибо я не могла даже представить, что не положила драгоценность в коробку.

Исчезновение всех потрясло. Когда пропадает такая ценная вещь, как это мое ожерелье, заметила миссис Керквелл, нехорошо будет всем в доме.

Она была права. Ожерелье находилось у меня в комнате. Теперь оно оттуда исчезло. Куда?

– У ожерелий ног не бывает, – сказала миссис Керквелл. Оставалось предположить, что его кто-то взял. Кто? Никто не мог считать себя целиком вне подозрения.

Отец вернулся поздно вечером, и привез его Хэмиш; дом уже спал, и отец узнал о пропаже лишь на следующее утро.

Не думаю, что я была единственной, кто провел эту ночь без сна. В доме появился вор, и мои подозрения, естественно, пали на Хэмиша. Если он способен грешить, разве не мог он посчитать, что не зазорно – ведь «человек есть человек» – взять ожерелье у того, кому оно лишнее, и отдать тому, кто в нем нуждается: в данном случае себе самому?