Джудит Росснер - Эммелина

Стояла последняя неделя ноября. На улице было хмуро и холодно. Выпавший прежде мелкий снежок не покрыл землю, оставив ее промерзлой и голой. Но видно было, что настоящий снег тоже не за горами. Еще вчера Эммелина молилась о том, чтобы Уоткинсы собрались восвояси прежде, чем снег помешает проехать. Теперь она не могла молиться об их отъезде, так как, возможно, сама должна будет уехать с ними.

Она прошла по каменистому уступу, на котором построен был дом, и спустилась по склону к дороге. Прислонясь к дереву, глянула вверх – на дом и на то, что вокруг. И, переполненная глубокой, усиленной отчаянием любовью, увидела все совершенно иным, чем прежде.

Во времена ее раннего детства дом был белым, но теперь краска облезла и дощатые серые стены производили жалкое впечатление. Крепкий и ладный коровник стоял в отдалении от дома. Он был построен дедом, а тогда считали – чем дальше хлев, тем лучше. Вокруг дома высились толстоствольные старые клены, ясени, пихты. Казалось, кто-то специально посадил их окрест.

На самом деле это дом возвели в кольце зелени. На самой высокой точке холма рос клен, превосходивший по размерам все деревья. Корни его змеились по поверхности, стремясь уцепиться за лучшую почву. Мысленно Эммелина увидела, как они с Льюком качаются на переброшенной через нижнюю ветку толстой и длинной веревке. Случалось, они раскачивались так сильно, что взмывали над склоном холма, перелетали через дорогу, и Эммелина, крича от ужаса и восторга, что было сил цеплялась за Льюка. Еще она вспоминала, как Льюк и отец прикрепляли ведерки и к этому клену, и к другим тоже, а она через некоторое время шла проверить, много ли набралось соку, запускала в ведерко руку, касалась сахарно-сладкой водицы и потом с полным правом облизывала пальцы. Иногда ведерки бывали уже полными, и вдруг начинался дождь, тогда все бежали скорее снимать их, а содержимое выливали в большой котел, где сок уваривался в сироп. Еще ей припоминалось, как они с Льюком, совсем маленькие, сидят у огня. День дождливый, они закутаны в одеяла, а вся их одежда сушится над плитой. И еще – как они жарят сухие зерна, пока те не лопнут, как прислушиваются к дождю, барабанящему по крыше чердака, который всем детям, кроме двух самых младших, служит спальней. Вспомнились и бесценные, случайно выдававшиеся минуты тишины, когда младшие уже уложены, Льюк с отцом куда-то ушли (вероятно, к соседям), огонь в очаге догорает, а они с матерью, движимые одним чувством, вдруг опускают шитье на колени и молча смотрят на угасающие огоньки.

Но именно это воспоминание прорвало сдерживавшую чувства плотину. Страх вырвался наружу, потому что сейчас впервые она осязаемо ощутила вставшую перед ней угрозу – остаться без матери. Стремительно повернувшись к дому спиной, Эммелина пробежала через дорогу и, не останавливаясь, бросилась дальше, к пруду.

Сплошь окаймленный деревьями, лишь в двух местах стоящими не впритык друг к другу, этот пруд был самым красивым во всем Файетте. С одной стороны в просвете между стволами вилась тропинка. Летом они ходили по ней купаться и почти круглый год – ловить рыбу. С другой стороны в широком проеме видна была лесопильня, находившаяся совсем близко от берега.

Эммелина стояла рядом с огромным камнем, на который они все складывали одежки, когда купались, и на котором она провела так много часов, играя с малышами в путешественников, спасшихся после кораблекрушения на Слюдяном острове. Это был удивительный камень. Кусок гранита шириной футов в пять, высотой в три, в длину достигавший примерно шести; он испещрен был осколками и обломками кварца и уймой вкраплений слюды, иногда таких крупных, что, потрудившись, их можно было извлечь, а потом расщеплять, слой за слоем, пока наконец оставшаяся тончайшая пленка не трепетала, на кончике пальца, готовая улететь с первым порывом ветра.

Она побрела по кромке пруда прочь от дома. Темнело, чувствовалось, что вот-вот пойдет снег. Пруд был совсем неподвижным; казалось, никогда и ничто не расколет поверхность воды, и трудно было представить себе, что где-то там в глубине жизнь шла и сейчас. Вздрогнув, она плотнее закуталась в шаль. Знала, что скоро промерзнет насквозь, но даже хотела, пожалуй, чтобы это случилось и ее телу стало бы так же тяжело, как тяжко было душе.

И так она шла, только изредка защищаясь от веток шиповника и куманики, которые преграждали ей путь, цеплялись за дырочки домотканой одежды. Не доходя лесопильни свернула в лес, чтобы избежать встречи с возможно работавшими там людьми. На безопасном расстоянии обогнув лесопильню, она снова вернулась на берег, но, где можно, держалась поближе к деревьям, все еще опасаясь, чтобы ее не увидели, хотя видеть-то было некому: с этой стороны пруда не стояло ни одного дома. Ей казалось, она заблудилась, но в то же время она понимала, что это не так. Пальцы на руках и ногах занемели от холода. Остановись она на секунду, и дрожь было бы не унять.