Патриция Гэфни - Идеальная любовница

А Том… Она и забыла, как он был хорош собой, как удивительно похож на их мать. У всех в семье были голубые глаза, но глаза Тома были самыми яркими, а волосы — иссиня-черными. Рэйчел сильно вымахала к восемнадцати годам и превратилась в довольно-таки долговязую девицу, однако Том высился над ней, как башня, и смотрел в камеру сверху вниз с самонадеянным выражением красивого и здорового молодого человека, только что достигшего совершеннолетия, [20] Возрастом совершеннолетия в Англии считается 21 год. перед которым открывается блестящее будущее.

В первый год заключения родные один раз приехали к ней на свидание в тюрьму, но условия встречи оказались настолько мучительными и варварскими, что никто из них не смог этого вынести. Рэйчел попросила их больше не приезжать, и они с ней согласились.

А теперь никого из них не осталось. Ее родители умерли восемь лет назад: сначала отец, а через четыре месяца и мать. Том эмигрировал в Канаду, чтобы начать новую жизнь, оставив скандальную историю позади. Первые несколько лет Рэйчел получала от него поздравительные открытки на Рождество со штампом тюремной цензуры, потом и они перестали приходить. Она поняла, что брат хочет позабыть о ней. Это было совершенно ясно.

Получив фотографию назад, Рэйчел подолгу всматривалась в нее и иногда при этом закрывала пальцем свое лицо, чтобы не отвлекаться и получше рассмотреть остальных. Но сегодня ей хотелось рассмотреть именно себя. Как всегда, первый взгляд на светло-коричневое изображение потряс ее. «Это не я, нет, нет, не может быть, чтобы это была я!» Эта девушка, эта незнакомка на фотографии была счастливым подростком на пороге женственности, она улыбалась в объектив с безыскусной верой в собственные силы. Воплощенная инженю. [21] Сценическое амплуа простодушной, наивной молодой девушки (фр.). Ее блестящие волосы были заплетены в толстые косы и уложены на голове в замысловатую «взрослую» прическу, которая, по правде говоря, не очень-то шла ей. Но она так гордилась своими волосами, своей «величавой короной» (кто-то сделал ей этот глупый комплимент, и она, конечно, не забыла). Несмотря на неподвижность, которую приходилось сохранять, чтобы изображение на снимке не расплылось, ее лицо излучало неудержимую жизнерадостность и готовность услужить. Смазливое личико неопытной простушки. Рэйчел хотелось плакать над воплощенной на снимке невинностью, над душераздирающим неведением этой девушки, которая не знала и не могла знать, что ждет ее в скором будущем.

Она спрятала фотографию и задвинула ящик. «Мне не нравится ваша прическа, — заявил ей лорд д’Обрэ. — Больше не стригитесь». Рэйчел потрогала бесформенные, неровно отрастающие пряди, вспоминая, как он прикасался к ним. (Зачем он это сделал?) Из всех унижений, что ей пришлось перенести, когда она оказалась в тюрьме, — включая конфискацию личных вещей, присвоение номера, чудовищный «медицинский осмотр», — самой оскорбительной для юной Рэйчел Уэйд оказалась процедура стрижки. Ее остригли наголо: надзирательница так плотно прижимала ножницы к темени, что едва не сняла с нее скальп. До этого момента ей каким-то образом удавалось сдерживать слезы, но, когда она провела рукой по голове и ощутила под ладонью колючую щетину на голой коже, плотину прорвало. Ее даже не стали ругать: такое явно случалось не впервые. Стрижка проводилась регулярно, но после нескольких первых лет ее стали стричь не так коротко, оставляя на голове короткий «ежик», а за полгода до намеченного освобождения перестали стричь вообще. И пусть лорд д’Обрэ издевается сколько его душе угодно, для Рэйчел ее теперешняя прическа и впрямь была роскошью.

Она задула свечу, и дымный запах сгоревшего фитиля защекотал ей ноздри. Какой чудный запах! Рэйчел легла, укрывшись простыней, одеялом и покрывалом с вышивкой тамбуром. Три слоя тепла: какое баловство! А под головой — вместо ее собственной, свернутой валиком одежды — у нее была настоящая подушка! Никто не следил за ней сквозь зарешеченный «глазок» в двери. Ничьи вопли или плач не разбудят ее среди ночи.

Но ей ни за что не уснуть на этом нелепом матраце! Это же не постель, а скорее пуховое облако. Просто подумать смешно, до какой крайности могут дойти люди! Даже в роскоши надо знать меру.

Церковный колокол пробил половину часа. Она уснула прежде, чем в воздухе замер звон последнего удара.

Рэйчел проснулась, как всегда, в пять утра, но в этот день ее не поднял с постели вой тюремной сирены. Она проснулась сама: легко и просто открыла глаза в полной тишине. Было еще совершенно темно. В котором часу встают слуги лорда д’Обрэ? Надо было спросить вчера вечером. Рэйчел прислушалась, не возятся ли где-нибудь слуги, но вокруг не раздавалось ни единого шороха. Можно было подумать, что Линтон-Грейт-холл укрыт толстой снежной периной.