Анастасия Дробина: Сердце дикарки

– Господи… – Илья сел рядом с дочерью, провел ладонью по ее лицу, волосам, взял за руку, вгляделся в неподвижные глаза, словно стараясь отыскать след болезни. – Да как же ты, девочка? Мать знает, что ты здесь?

– Нет. Мы раным-рано ушли, еще темно было.

– Ох… – Илья даже закрыл глаза, представив себе, что будет с Настей, когда она проснется и увидит, что Дашки нет. – А… что случилось?

Дашка расправила на коленях юбку. Стряхнув с руки бегущую по ней божью коровку, сказала:

– Маргитка уехала.

– Маргитка?.. – глухо переспросил он, почувствовав, как вдруг больно дернулось что-то под сердцем. – Куда?

– В Бессарабию. Вчера вечером.

– Уехала… – зачем-то повторил Илья.

Медленно, чтобы по звуку Дашка не поняла, что происходит, лег навзничь, потянул к себе рваную Варькину подушку, сжал в зубах ее угол. Слез не было, но горло перехватило так, что он долго не мог вздохнуть всей грудью. Дашка не шевелилась, по-прежнему сидя лицом к откинутому пологу, перебирала в пальцах ткань юбки. Помолчав, сказала:

– Ты не мучайся. Она сама это решила. Значит, так ей лучше. С ней Яшка, она не пропадет. Все хорошо будет, дадо.

Илья с трудом перевел дыхание. Сел. Зная, что Дашка не видит его лица, все-таки не смог заставить себя посмотреть на дочь. Глядя в землю, спросил:

– Ты зачем приехала? Чтобы это мне сказать?

– Поехали домой.

– Но, девочка…

– Прошу, едем. А то мама проснется, увидит, что я дома не ночевала, – ой…

Илья молчал. Холодные, мокрые от росы пальцы Дашки легли на его кулак, и он не решился высвободиться.

Несколько минут спустя Илья вместе с дочерью вышел из шатра. Дашка тут же полезла в кибитку, откуда доносился Гришкин храп. Илья потер ладонями лицо, огляделся. Табор уже пробуждался, у шатров слышались сонные голоса женщин, влажные от росы спины лошадей были залиты розовым светом. Из-за края поля, красное и туманное, поднималось солнце, по блеклому небу ползла жемчужная цепочка облаков, высоко-высоко парил крошечный ястреб. Из-за шатра вышла, зевая, Варька с ведром воды в руках. Увидев Илью, она остановилась – и вдруг слабо ахнула, всплеснула руками, уронив ведро. И заплакала.

– Что еще? – хмуро спросил Илья, глядя на то, как к его сапогам бежит по утоптанной траве струйка воды.

– Дэвла… Илья… Ты же… ты ведь седой весь… Вот здесь… и здесь… Вчера-то впотьмах я не видела…

Он ничего не ответил. Стоял не двигаясь, смотрел в светлеющее небо. И лишь закрыл глаза, услышав низкий голос Дашки, вполголоса напевающей за кибиткой их песню:

Смоляко – «смоляной, очень черный». У таборных цыган не было фамилий, но, как правило, имелись прозвища, из которых потом, если была необходимость, производились фамилии. Илья, известный в таборе как Смоляко, в Москве в хоре автоматически стал Смоляковым.

Кофарь – барышник.

Арапо – цыганское прозвище, от «араб».

Болгарами, или котлярами, русские цыгане называли цыган группы «кэлдэраря», пришедших в Россию с Балкан в середине XIX века.

Смолякова.

Заходи.

Господи.

Тетя.

Нецыганка.

Обращение к мужчине-цыгану.

Цыганские женщины того времени старались как можно дольше скрывать беременность, опасаясь, что будущего ребенка могут сглазить.

Нецыгане.

Стойте!

Девочка.

Протяжная цыганская песня.

Сестренка.

Эй, мальчик! Подойди!

Будь здорова, женщина.

Гитара работы мастера Краснощекова, очень уважаемого цыганами.

Вы, цыгане.

Девчата.

Какой молодец знатный!

Вид чечетки.

Хватит.

Матерь божья (польск.).

Мама.

Гадать.

Выпрашивать.

Врун.

С богом.

Хорошая.

Цыгане.

Нецыган.