JK Светлая - После огня

— Получаете продуктовые карточки?

— Да.

— Если бы сейчас для вас нашлось место… вы преподавательница в младших классах? Если бы нашлось место, вы оставили бы Тальбаха?

— А это возможно? — голос фрау Лемман дрогнул.

— Школы закрыты, учебный год, вероятнее всего, в срок начат не будет, учителей не хватает. Как вы понимаете, преподавательский состав будет проверен и утвержден позднее. Вы ожидали победы Германии в войне?

Грета опустила голову и ответила достаточно громко, чтобы капитан Юбер ее услышал:

— Да.

Каждому было хорошо известно, где заканчивали свои дни те, кому хватало смелости не ожидать победы.

Капитан широко улыбнулся и встал из-за стола, обогнул его и оказался возле фрау Лемман.

— Итак, вы, член НСДАП, желавший победы Германии, теперь хотели бы учить детей? Верно?

Она хорошо понимала, что именно так и выглядит ее намерение остаться учительницей. Она также понимала, что, если бы все повторилось, она прожила бы свою жизнь точно также.

— Верно, — хмуро подтвердила Грета.

— Кофе хотите?

— Кофе?

— Кофе, — его взгляд теперь был самым доброжелательным. Прежней сухости вопросов и интонаций, будто не бывало.

— Нет, — отказалась Грета и посмотрела в лицо капитану.

Она смотрела — и не видела. Цвет волос или глаз не имел никакого значения. Все французские военные были для нее похожи друг на друга.

— Неужели я услышал от вас слово «нет»? — рассмеялся Юбер. — Гитлер нравился вам?

— Что вы имеете в виду?

— У нас говаривали, что самая добропорядочная жена и мать могла бы отдаться ему, пожелай он. Это так?

— Я не могу отвечать за всех.

— Отвечайте за себя, — доброжелательность исчезла. Теперь в голосе появилось что-то новое, чего в их разговоре ранее не было. Что-то неприятное, липкое, отчего хотелось вымыть руки и лицо.

— Как часто мужчина, обладающий властью, считается с желанием женщины? — кажется, впервые за все время разговора фрау Лемман посмотрела в глаза капитану — темные и такие же неприятные, как и его голос.

— Случается и такое. Я знаю, что вы желаете получить возможность вернуться к профессии, а вы знаете, чего хочу я. Насилие в мои планы не входит — отбивает всякое удовольствие. Приходится считаться.

— То, что вы говорите — отвратительно, — ровным голосом проговорила Грета.

— Не более отвратительно, чем, имея мужа, мечтать оказаться в постели с фюрером, — капитан Юбер присел перед ней и протянул руку, коснувшись ее щеки, потом провел пальцами по коже к губам и остановился: — Нравился он вам или нет? Настолько, что за него вы отправляли мужей на войну?

— Прекратите, — она отстранилась от его руки, — я никого и никуда не отправляла.

Француз тихо рассмеялся и встал.

— Вероятно, вас будут вызывать еще. Неважно, по каким вопросам. Сами понимаете — проверки, списки. В школу вас не возьмут. Членам НСДАП путь заказан. Можете забыть о работе преподавателя. Во всяком случае, до тех пор, пока не передумаете по другим пунктам нашего нынешнего разговора. Вам все ясно?

— Мне ясно, господин капитан, — ответила Грета.

Все было предельно ясно. В школу ей не вернуться никогда. Недвусмысленно высказанное предложение капитана Юбера было не приемлемо даже ради любимой работы. В конце концов, пока Тальбах терпит ее, пока в доме есть еще несколько вещей, которые можно продать, они как-то проживут с Рихардом. Интересно, лейтенант Уилсон оставил тушенку с тем же намерением, что и капитан? С той разницей, что не высказался столь прямолинейно. Грета нахмурилась. Эта мысль задела ее. Стало обидно, что это может оказаться правдой. Уилсон отличался от многих других, которых сейчас, казалось, было бессчетное множество везде: на улицах, в пивных, в лавках, в учреждениях. Ей иногда казалось, что французскую речь она слышит чаще, чем немецкую. Потому что немцы старались помалкивать, тая свои мысли не только от чужаков, но и от своих.

И все же Уилсон такой же, как все остальные.

«Надо попросить Рихарда врезать в дверь замок», — думала Грета, когда услышала звонкий детский голосок, рассказывающий о Петере Мунке.

Она разглядела среди листвы мальчишку лет восьми, сидящего с книгой в руках на крыльце дома, мимо которого проходила каждый день. Грета неслышно прошла между деревьями и остановилась, скрываемая все еще густой зеленью, которая только-только была подернута осенью, не вполне вступившей в права. Август заканчивался…

— Так дальше продолжаться не может, — неправдоподобно весело, явно совсем не по делу, голосил мальчишка, — если мне не повезет, я наложу на себя руки. Был бы я так же уважаем и богат, как Толстяк Эзехиль, или так же смел и силен, как Долговязый Шлуркер, или так же знаменит, как Король Танцев, и мог бы, как он, бросать музыкантам талеры, а не крейцеры! Откуда только взялись у него деньги? В самом деле, Канцлер, откуда? — мальчик посмотрел куда-то вниз, под крыльцо, где из кустов торчал кошачий серый хвост, и добавил: — Вот, к примеру, были бы у меня деньги, купил бы еды и тебе, и себе. Себе, конечно, больше, я ж человек все-таки. Но и тебе перепало бы, честное слово! Дальше будешь слушать?