Елена Арсеньева - Невеста императора

Варвара Михайловна окинула взором тонкие, изящные черты, чуть восточный разрез огромных темно-серых глаз, ровные полукружья соболиных бровей…

«Ох, мне бы ее красоту! — подумала с вечной, неутихающей, неизжитой болью. — Ох, я была бы!..» Как всегда, от сильного сердечного волнения особенно заломило горб, и Варвара Михайловна не смогла не одарить своей мукою племянницу — будто грош нищенке бросила:

— Потому Екатерина себя в долгу чувствовала перед Данилычем, что жениха у тебя отняла. Да все к добру вышло, как видишь!

Мария стояла понуро, приложив ледяные пальцы к горящей щеке. Ей до сих пор было тяжко вспоминать, как жених ее, Петр Сапега, год назад вдруг вернул слово, вознамерившись жениться на племяннице императрицы, Софье Скавронской. Слез Маша тогда пролила!..

— Говорят, тетушка, — тихо проговорила Мария, поднимая глаза — такие печальные и несчастные, что, будь у Варвары Михайловны сердце, оно непременно сжалось бы, — нынче в Москве из заключения воротили Евдокию Федоровну Лопухину [5], бывшую царицу. Ее всегда осуждала молва, а мне жалко было. И она была царю не мила — его сердце к Анне Ивановне [6]стремилось, да и он был ей чужой человек. Ему-то Евдокию молоденькую в невесты не по любви — по родовитости да по красоте выбрали, будто кобылку хорошей породы. ан нет, не привилась порода: вспомните, каков Алексей Петрович уродился — неудачлив да кощунник своего батюшки! А все потому, что любви, любви не было!

Так ведь и со мною станется.

Она вдруг заломила руки — не стало сил терпеть:

— Помилосердствуйте, тетенька! Умолвите батюшку! Не люб мне Петр Алексеевич — ну ведь мальчишка он, ему одиннадцать лет, мне семнадцать.., что меж нами станется, какая жизнь, какое счастье?!

— Не лю-у-уб? — провыла Варвара как бы волчьим воем. — Не лю-у-уб, говоришь?

Лютая, змеиная злоба, та, что горше желчи, подкатила ей к горлу, отуманила разум.

Господи! За что ж ты так несправедлив, немилостив?! Почему даешь одним все, а другим ничего? Вот стоит красота неописанная, от которой замирают, трепещут мужские сердца, — и чего же она еще просит?!

Что еще ей надобно, какой призрак, выдумка? Взойдет на царское ложе, получит такие власть и почесть, какие и не снятся никому! Все наряды, все драгоценности, сказочные богатства — и власть, власть, власть казнить и миловать, бить и ласкать, одним взглядом приблизить к себе любого мужчину — и оттолкнуть.

Кто откажет царице? Зачем ей любовь глупого мальчишки-мужа, когда к ее услугам будут первые красавцы царства? И уж ежели более чем полсотни лет назад Наталья Кирилловна Нарышкина, матушка великого царя Петра, исхитрилась взять к себе постельничим полюбившегося ей Федора Милославского — а нравы в те поры были суровые, теремные! — то разве в нынешние вольные, распутные времена не сыщет царица укромного уголка, где бы потешить плоть и душеньку?.. Ну, другое дело, что не оставит ее никогда сомнение, вечно будет червь душу точить, как наливное яблочко: а с кем бишь мой полюбовник блудодействует, на кого похоть его навострена — на первую красавицу земли русской Марью Александровну, не то на государыню всея Руси?

Обречена, обречена будет Машка думать, будто всякая любовь — купленная.., что ж, не она одна. Точно так же думает и тетушка ее, Варвара Михайловна, когда задирает юбки для своих наемников-угодников, ну а на живот, на тощий свой живот кладет пару-троечку монет, или перстенек серебряный, или цепку, не то — самоцветный камушек, и каждому, кто с нею трудится, ведомо: не моги взять награду, покуда ненасытная горбунья не взопреет от удовольствия! Но если у Машки есть хотя бы надежда, что чье-то сердце займется к ней истинной страстью, будто искра пламенем, то что остается ее тетке, как не платить бессчетно, безрассудно за каждое мгновение мужской ласки?

Горбунья.., кривая, злая, уродливая — птица вольная в вечной, неотворяемой, темной клетке! Узница плоти!

Варвара Михайловна схватилась за горло, подавляя рыдание. Ясные глаза Маши засияли слезами участия:

— Тетушка? Что с вами?

И это было больше, чем та могла вынести.

Вцепилась в Машину руку не пальцами — крючьями железными:

— Последний раз спрашиваю: пойдешь за Петра?

Маша отпрянула. Замкнулись черты, холодком подернулся взор:

— Нет. И не тратьте посулов. Батюшке в ноги кинусь — он-то…

Она не договорила — вскрикнула от боли, когда тетка внезапным, резким движением заломила ей руку за спину и, держа так, будто пойманную за крыло птицу, яростно выкрикнула: