Ольга Клюкина - Сапфо, или Песни Розового берега

Но она еще тогда объявила свое решение, что Фаон может жить в женской «колонии» лишь до своего шестнадцатилетия, а потом должен покинуть не только ее пределы, но и, желательно, вообще остров Лесбос — ведь на самом деле не известно, где находится родина его отца, а это может подсказать только собственное сердце.

И тогда все без исключения нашли такое решение справедливым и наилучшим — не было никого, кто бы нашел хоть что-то возразить.

И еще Сапфо порой задумывалась, а правильно ли она поступила, когда в порыве печали написала в прощальном стихотворении о Тимаде такие слова:

Имела ли право она назвать погребальную урну — девственной, если Тимада только что родила ребенка?

Ведь с точки зрения очевидного это было совершенно неправильно, не правдиво!

Но, с другой стороны, Тимада, увы, не успела испытать ни волнений замужества, ни радостей материнства, ни даже по-настоящему глубоких, сладких мук любви, и потому ее душа действительно навсегда осталась девственной, и даже скорее душой маленькой девочки.

И подруги тогда поняли поэтическую мысль Сапфо, которая показалась им правдивей самой настоящей правды, и скорбным хором подхватили эту песню, не захотев изменить в ней ни слова.

И еще Сапфо запомнила, что маленькая Тимада почему-то жила так, словно и впрямь постоянно куда-то сильно торопилась: и ходила почти что бегом, и ела очень быстро, и вино пила большими глотками, и смеялась взахлеб, как будто наперед знала, что ей на земле отпущено погостить совсем немного времени.

Или маленькую Тимаду заранее оповестил об этом кто-то из добрых богинь?

— Нет, я была не права, что от Тимады остался лишь пепел, — вдруг светло улыбнулась Филистина. — У Фаона ведь и глаза точь-в-точь такие же, как у матери. Похожи на две воробьиные ягоды — спелые черешни. Но зато волосы почему-то другие, совсем светлые, словно в них навсегда застыла морская соль…

Но она тут же пожалела о том, что вспомнила вслух про мальчика.

— Хорошо, что ты мне напомнила, я как раз собиралась поговорить с ним об отъезде в Афины, — задумчиво, как бы мимоходом, проговорила Сапфо. — Пожалуй, я сделаю это завтра утром.

Сейчас Сапфо глядела в сторону далекой белой скалы, возвышавшейся над морем словно клык огромного чудовища, а после печального разговора про Тимаду ей вспомнилась совсем другая скала, которой никому из смертных нельзя увидеть при жизни.

Сапфо подумала: интересно, как же она выглядит?

Известно, что по пути в царство Аида душа каждого человека должна непременно пролететь мимо Белой Скалы у входа в подземные чертоги, и только после этого полета умерший окончательно теряет память о своей прежней жизни.

Существует даже старинная поговорка: «Прыгнуть с Белой Скалы», что означает — потерять память о прошлом, забыть все, что с тобой было раньше.

Странно, неужели маленькая Тимада тоже больше не вспоминает о своих оставшихся на земле подругах?

— Ах, — сразу же обмерла Филистина. — Но… почему — Афины? Какие еще Афины? Ведь этот город находится так далеко отсюда, почти что на краю света.

— Ты преувеличиваешь, Филистина, — улыбнулась Сапфо. — И потом, ты, наверное, забыла, что маленькая Тимада прибыла на Лесбос из Афин — ведь этот город является ее родиной, а значит, отчасти и родиной Фаона. И потом — там до сих пор живет и, насколько я поняла, процветает отец Тимады, которому пришла пора взглянуть на своего внука.

— Ах, я вижу, это ты обо всем позабыла, Сапфо, — с упреком посмотрела на подругу Филистина. — Но я-то прекрасно помню, что за ужасный человек — этот твой отец Тимады, который поддался на уговоры мачехи и отправил дочь на Лесбос, к каким-то своим дальним родственникам, и не слишком-то интересовался ее дальнейшей судьбой. И даже когда Тимада умерла, он не ответил на твое письмо, не захотел признавать Фаона, и все это время даже ни разу не пытался узнать, как мальчик живет, и жив ли вообще… И потом, Сапфо, я поняла, что ты передумала куда-либо отправлять Фаона. Мы все, все так считали.

— Нет, почему я должна передумать? Просто я ждала писем из Афин. И вчера наконец-то их получила.

— Каких писем? — как-то сразу заметно поникла Филистина и еще больше стала похожа на цветок, который к вечеру крепко сжимает нежные, трепетные лепестки, пряча себя от чужих глаз.

— Во-первых, от отца Тимады, старого Анафокла, за это время успевшего потерять на войне двух сыновей. Очевидно, это заставило его сделаться гораздо мудрее. Я на всякий случай написала ему еще разок, не слишком надеясь на ответ, но Анафокл ответил, что теперь живет мечтой увидеть Фаона и обещает осыпать его чистым золотом, сделать знатнейшим человеком в Афинах и оставить внуку, единственному теперь мужчине в их семье, богатое завещание.