Анастасия Туманова - Огонь любви, огонь разлуки

– Синьора Росси… – Софья тяжело вздохнула, не отнимая у Марко руки и даже не замечая его действий. – Но, поймите, нас же освищут… Джемма – любимица Неаполя, все придут слушать ее, а вы им подсунете никому не известную иностранку… которая месяц назад не знала, что такое «Травиата». Первая ария написана для колоратурного сопрано, она сложная… В меня начнут бросать помидоры после первых же нот!

– Я вас закрою грудью, – быстро пообещал Марко.

Софья только устало улыбнулась. Вздохнула. Вяло подумала: а пусть. Что теперь-то бояться?.. Хоть напоследок синьоре Росси приятное сделать…

– Хорошо. Я сейчас переоденусь и…

– Мадонна, София, вы согласны?! – просияла синьора Росси, с восхищением глядя на Софью еще заплаканными глазами. – О-о, девочка моя, как вы великодушны… Presto, presto, presto [28], живее собирайтесь… Как вы бледны сегодня, еще нужно успеть загримироваться! Марко, болван, пошел прочь, София из-за тебя не может переодеться! Стереги экипаж! София, позвольте, я вам помогу…

Перед тем, как покинуть комнату, Софья еще раз оглядела оставленный кавардак, но решила ничего не убирать. Подойдя к рассыпанным по столу бумагам, она вытащила из стопки купчую и дарственную на Грешневку, быстро, двумя движениями порвала их. И вылетела из комнаты.

Когда Софья в сопровождении возбужденно переговаривающихся итальянцев уже выходила из дома, в калитке показалась Марфа с огромной корзиной овощей.

– Вы куда это без шали с голыми плечами на ночь глядя? – ворчливо спросила она. – И бледные совсем? В тиятр свой? А Федор Пантелеич с вами?

– Нет. Я не знаю, где он, – коротко ответила Софья.

Итальянцы уже ушли вперед, к экипажу. Марфа, проводив их глазами, пробурчала:

– Ишь, поскакали, как поджаренные, никакой солидности… Что за народ тараканий! А вы чего зареванная, барышня? Опять этот ирод, что ль, разговорами своими довел?!. Вот паскудник, не успел явиться – сейчас расстроил! Как без него тихо-спокойно было!

– Перестань, Марфа. И… Я оставила там небольшой беспорядок наверху… Сделай милость, не убирай, пусть будет все как есть… до прихода Федора Пантелеевича.

Софья старалась говорить ровно и сдержанно, но голос все-таки дрогнул, и Марфа пристально посмотрела ей в лицо. Помолчав, кивнула:

– Слушаюсь, барышня.

Софья отвернулась от нее и быстро, почти бегом направилась к экипажу за оградой, откуда уже звали ее истошными голосами итальянцы.

Синьора Росси всегда немного преувеличивала, но на этот раз ее слова соответствовали истине: маленький театр сиял и был полон народу, вся улица оказалась перегорожена экипажами, толпа возбужденно переговаривающихся людей штурмовала двери, шум и гвалт стоял как на конном базаре. Софья, Марко и хозяйка труппы с трудом пробились к черному ходу и поднялись в уборные, где их встретили взволнованные артисты. Заговорили все сразу, вразнобой, перебивая друг друга, и Софья, у которой страшно болела голова, смогла только понять, что Джемма так и не обнаружена.

– Чертова девчонка… – пробормотала синьора Росси. – Будем надеяться, святой Дженаро нас не оставит… София, гримируйтесь! Марко!!! Немедленно переодеваться, тебе сейчас петь! Синьор Фьероне, приготовьтесь петь второй акт с синьориной Софией, она наша последняя надежда!

Немолодой баритон, который должен был исполнять роль отца Альфреда, ничуть не удивился, звучно чмокнул Софьину руку и пророкотал, что за двадцать лет на оперной сцене привык ко всему на свете и что ему приходилось слышать, как примадонн заменяют их собственные горничные – и, слава Мадонне, все оставались живы! Синьору Росси это почему-то не успокоило, она продолжала носиться по уборной, задевая манекены и кушетки, и причитать, что большего ужаса в жизни у нее не случалось и она своими руками задушит Джемму, если у той хватит наглости хоть когда-нибудь появиться в театре! За хозяйкой труппы толпой бегали певицы, хористки и костюмерши, в воздухе висело облако пудры и духов, и от шума звенели лампы. Софья и Марко между тем быстро гримировались каждый в своем углу: первый звонок уже был дан, а еще требовалось хоть немного распеться.

Софья двигалась, говорила и распевалась в каком-то полусне. Мельком молодая женщина подумала, что, обладай она даже Джемминым голосом и опытом, она непременно провалилась бы сегодня: такими чужими казались тело и голова, столь вялыми и неловкими движения. Что ж… Одно хорошо: что после первой же арии, самой трудной и самой красивой, написанной для серебряного, хрупкого колоратурного сопрано, темпераментные неаполитанцы закидают сцену тухлятиной, освищут самозванку, спектакль прекратится, и она, Софья, спокойно уйдет домой собирать вещи.